Перейти к содержанию

Солдаты и сержанты - кавалеры ордена Красного Знамени


Рекомендуемые сообщения

Не встречал солдата(не офицера) с большим количеством орденов Красного Знамени.Может кто знает других героев? На фото разведчик Сергей Матыжонок,взял в плен 25 языков.Вообще должен был получить Героя Советского Союза, но видимо дали ордена.

post-16-1280631268_thumb.jpg

  • Лайк 6
Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

Почетный солдат Забайкальского военного округа, Почетный железнодорожник, кавалер восьми орденов, из которых три высших боевых - Красного Знамени, герой документальной повести "Тропой разведчика" - легендарный воин Великой Отечественной - это все он, Сергей Иванович Матыжонок. Но для своих земляков-карымчан он был и остается просто Сергеем или Сергеем Ивановичем для старшего поколения и дядей Сережей для внуков фронтовиков. Человек редкой скромности, он никогда не только не кичился своими заслугами, но и не упоминал их. Я помню, как он заходил в магазин и привычно направлялся в хвост длинной очереди, а земляки так же привычно и даже с какой-то обидой поспешно расступались перед ним. "Сергей Иванович, дядя Сережа, давай без очереди!" "Да ладно, ребята, я такой же, как все", - отвечал он. Один раз лишь только использовал Сергей Иванович свои фронтовые регалии - подошел при всех орденах и медалях к председателю врачебной комиссии, сомневающемуся, годен ли на работу, связанную с движением поездов, вчерашний солдат, хромающий на израненную правую ногу. Сказал врачу старшина, что он с хромающей ногой не только притаскивал "языков", но и печатал шаг ассистентом у Боевого Знамени своего фронта на Параде Победы в Москве, а уж от вагона к вагону как-нибудь доберется в срок. И строгий врач, уже написавший было "не годен" зачеркнул "не". За самоотверженный труд осмотрщика вагонов на груди Матыжонка появится рядом со знаком "Отличный разведчик" знак "Отличный вагонник", к боевым орденам присоединится орден Октябрьской Революции, а к званию Почетный солдат ЗабВО - высшая ведомственная награда МПС - звание Почетного железнодорожника. Сергей Иванович никогда не носил ленточки за ранения, а между тем ранен он был двенадцать раз, из них восемь - тяжело. После демобилизации в сентябре 1945 года перед ним, заслуженнейшим фронтовиком, открывались широкие и блестящие перспективы, но он, по его собственному признанию, предпочел "вернуться в мазут", туда, откуда уходил добровольцем в 1941 на фронт - в родной пункт технического осмотра вагонов станции Карымская. "Каждый должен делать свое дело, но делать его хорошо", - не раз говорил Сергей Иванович. И, наверное, неспроста, первый же поезд, которому он давал готовность к отправлению, состоял из платформ с разбитой германской техникой, которую везли на переплавку.

Щуплый, невысокий, сутуловатый - никак внешне Матыжонок не походил на живую легенду 2-го Белорусского фронта, на богатыря-разведчика, лично доставившего живыми в штаб двадцать шесть языков, из которых половина - офицеры, а один - группенфюрер (генерал-майор войск СС) фон Штиммер. Записи в его "Памятке фронтового разведчика" сообщают, что старшина Матыжонок лично уничтожил свыше сотни гитлеровцев, среди которых - "лучший стрелок Германии", любимец фюрера штандартенфюрер СС (полковник) фон Вейцель. Но это только те, кто официально записан, а скольких Матыжонок сразил финкой, пулей или гранатой в 76 боевых разведывательных поисках, бесчисленных перестрелках и ночных стычках, прорываясь к своим или "за проволоку"? Чьих же он корней, забайкальский "чудо-богатырь", как назвал бы его Суворов?

Отец, Иван Федотович Матыжонок, приехал в Забайкалье из Виленской губернии, что в Белоруссии, на постройку железной дороги. Приехал да и остался в полюбившемся ему крае навсегда. Работал составителем поездов на станции Карымская, которую сам же и строил.

Здесь и родился сын Сергей. Когда доведется ему в 1944 освобождать отцову родину, он представится местным жителям уже забайкальцем с гордостью и "гуранским" достоинством.

И домой вернется без раздумий, не пожелав остаться в "теплых краях", хотя предложений было прославленному воину много.

О том, как воевал Матыжонок, ярко и правдиво рассказал в своей повести "Путь разведчика" его земляк, карымчанин Сергей Зарубин. Эта книга хорошо известна забайкальцам, хотя последние тридцать лет она не переиздавалась. Одно огорчает - о некоторых эпизодах в ней упомянуто лишь вскользь, в силу ряда причин. Сам Сергей Иванович не любил вспоминать войну, слишком острыми и тяжелыми были для него эти воспоминания.

- Смотрел я как-то художественный фильм о боях в Ржевских лесах. Показывали наших разведчиков, как они по немецким траншеям и блиндажам, словно у себя, ходили. Не было же так! Посмотришь такое кино - подумать можно, что "языка" взять, что курицу в курятнике поймать, - говоря мне это, Сергей Иванович яростно затянулся "беломориной", голос его дрогнул. - После этого фильма даже уснуть не мог, закрою глаза и вижу: мои однополчане-разведчики на колючей проволоке висят без движения, а над ними ракета немецкая догорает. Потери у разведчиков большие были всегда, немцы - вояки серьезные и грамотные. Поэтому в разведку старались брать только добровольцев, чтоб каждый знал, что он на смерть идет, и не ныл, чтобы пять "о" потом не получилось.

- А что это такое - пять "о"?

- Пять "о" - это уже на фронте солдаты придумали, - улыбнулся мой собеседник, - командир спрашивает, почему задание не выполнено, а в ответ - "осветили, обнаружили, обстреляли, отошли... оторвались". Но вообще-то случаи трусости и невыполнения боевого приказа были единичными. Если это происходило на нейтральной полосе или в тылу врага, разговор с такими был коротким - пуля в лоб. Потому что на кону не только жизни остальных, но и может, всей дивизии, если языка взять не удастся.

- А убитые, раненые?

- Из разведки возвращаются все, кроме, может, предателей, и живые, и мертвые. Мы этот закон свято блюли. Однажды попала наша группа под кинжальный огонь немцев. Погиб Коля Тимофеев, а вытащить его с нейтральной полосы было нельзя, все бы на снегу остались.

Лейтенант Воронцов приказал уходить... Четверо суток мы потом ходили за Колей, и

все-таки, несмотря на огонь и засаду, вытащили к своим. Немцы заминировали его тело двумя минами, наверняка знали, что мы придем за ним.

- Сергей Иванович, а как у разведчиков дело обстояло с дисциплиной? Ведь, что ни говори, специфика их службы особая, да и народ в разведроту шел всегда отчаянный, причем добровольно.

- Разведка - это особая служба, но дисциплина и слово командира - закон. Пошлет тебя командир на смерть, - должен, не колеблясь, на те же мины или под пулемет шагнуть.

Слабость, известно, издалека подкрадывается, Сегодня разведчик одну поблажку себе позволил, завтра другую, разболтался, а там и до штрафбата один шаг или до глупой гибели зазря. Война поблажек не дает и слабостей не прощает.

Война для командира разведвзвода двадцатилетнего старшины Сергея Матыжонка - это не только рукопожатия генералов, вручавших ему ордена, не только ликующие звуки марша над Красной площадью и Парад Победы. Это - смрадное движение вражеской овчарки, натренированной на человека, которую гитлеровцы пустили по кровавому следу старшины в болотную трясину, будучи абсолютно уверенными, что раненому и расстрелявшему все патроны "зеленому призраку" спасения нет. Старшина, последним отчаянным усилием схватив зверя, перегрыз ему горло. Это - замерший на спусковом крючке палец и тоскующий взгляд разведчика, провожающего сквозь прорезь прицела своего автомата вражеских солдат, конвоирующих наших пленных - боевое задание и взятый "язык" важнее не только их жизней, но и жизней самой разведгруппы. Это - пламя вражеского огнемета, колыхнувшее в упор по старшине, прикрывающему отход группы и успевшему перед провалом в черную пропасть забытья последним движением выстрелить из ракетницы - дать сигнал об артиллерийском прикрытии разведчиков, закрывающих собой от пуль и осколков "языка" на нейтральной полосе. Это сырость землянок и последние залпы над свежими холмиками могил однополчан.

- Разные люди приходили в нашу разведроту, - вспоминал Сергей Иванович, - почти все они были добровольцы, но оставались не все. Бывали случаи, сходит новичок "за проволоку" несколько раз, и брать его на очередное задание уже нельзя. Некоторые честно признавались, что боятся сильно или физически не могут. Мы никого не принуждали - слишком уж многое зависело от того, с "языком" мы придем, или нет.

Орденов в 1945 у старшины Матыжонка было побольше, чем у иного генерала. Хотя награды могли быть и выше. Во время штурма Кеннинсберга Матыжонок одним из первых добежал сквозь сплошную стену прицельного огня до вражеского укрепления и своими действиями способствовал взятию его. Затем во главе группы солдат в уличном бою пробился к центру вражеской крепости и, организовав блокаду кеннинсбергского гестапо, не позволил уйти живым ни одному гестаповцу. За эти подвиги в Москву ушло представление на награждение старшины Матыжонка орденом Славы 1 степени. Но, по выходу из госпиталя, - был ранен в тех боях, разведчику вручилиѕорден Красного Знамени, третий по счету, отказав ему в праве именоваться полным кавалером. Со слов людей, близко знавших Сергея Ивановича, мне стала известна подоплека такого решения командования. Накануне штурма начальник разведки дивизии приказал Матыжонку, только что вернувшемуся после бесплодного поиска, отправляться к вражеским укреплениям снова. Старшина возразил - разведчики трое суток не спали, не ели, в постоянном напряжении, и посылать их без отдыха снова в поиск - значит посылать на верную смерть. Четыреста лет готовился Кеннигсберг к обороне, у немцев был пристрелян или заминирован каждый сантиметр, и не вина наших разведчиков, что приносили они назад убитых товарищей, а не "языков".

Полковник был непреклонен - обвинив старшину Матыжонка в трусости и отказе выполнять боевой приказ, он выдернул свой "ТТ" из кобуры и хотел выстрелить в строптивого старшину, накануне, кстати, бежавшего, не долечившись, из госпиталя. Не успел - очередь из "ППШ" Матыжонка прочертила запретную грань у его начищенных сапог, и пистолет бессильно упал обратно в кобуру. Наскоро отдохнув, разведчики уйдут "за проволоку", и на этот раз поиск будет успешным. Но представления на Славу 1 степени перепишется.

- На фронте действовало негласное правило, - за двадцать подбитых танков, самолетов или взятых "языков" представлять к званию Героя Советского Союза, - вспоминает родственник Матыжонка Ю.П. Скажутин.

- Сергей Иванович как-то один только раз рассказал в откровенной беседе, что

представляли и его, да сам виноват, что не получил. Вернулся он как-то под Новый год из поиска с важным "языком", поиск тяжелый был, с большими потерями, и прибыл для доклада в штаб дивизии. А там - Новый год встречают, женщины смеются, вино, музыка. Короче, сказали ему, - обожди, старшина, утром придешь, расскажешь. Ну, Иваныч и взорвался, матом обложил всех, кто там был, - он еще не остыл от разведки. Конечно, в дисциплинарном порядке чуть до суда дело не довели, и героя ему "зарубили".

Наверное, с этими штабными чинушами были полностью солидарны и те, кто трижды (!) уже в послевоенное время возвращал представление на Героя на старшину Матыжонка в Чите и Москве. Так и не был удостоен при жизни воин заслуженной им высшей награды. Сам Сергей Иванович об этом никогда не вспоминал и не сетовал на это. "Не надо блеска орденов, пусть будет мирное небо", - написал он мне на память на своей фотографии.

Война сразила солдата в марте 1999 года. Открылись старые раны, и врачи не смогли выходить Сергея Ивановича. Понимая, что кончина близка, дядя Сережа откровенно поговорил с лечащим врачом и попросил его принести ему бутылку водки, а дефицитные лекарства, предназначенные ему, отдать кому-нибудь из ветеранов, у которых есть шанс подняться с койки. Стиснув зубы от нестерпимой боли, взял разведчик слабеющей рукой принесенную врачом бутылку, чтобы выпить свои последние "фронтовые сто грамм", как перед атакой, и показалось врачу, что не бутылку, - последнюю гранату взял себе старый солдат, отдавая свои лекарства - боеприпасы другим фронтовикам, лежащим тут же, в ветеранской палате окружного госпиталя.

 

 

  • Лайк 6
Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

Нет слов... Слезы навернулись.
Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

Bovilad, спасибо.

Единственное, что не смогла найти ничего про "фон Штиммера" и "фон Вейцеля". Нет ли по ним информации?

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

Да, уникальный случай. У солдат больше двух орденов Красного Знамени никогда не видел.

 

Сержант Смирнов И.В. - тоже разведчик.

post-16-1280793323_thumb.jpg

  • Лайк 5
Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

QUOTE (bovilad @ Aug 1 2010, 07:22 AM)
... За эти подвиги в Москву ушло представление на награждение старшины Матыжонка орденом Славы 1 степени. Но, по выходу из госпиталя, - был ранен в тех боях, разведчику вручили орден Красного Знамени, третий по счету, отказав ему в праве именоваться полным кавалером.
...
... героя ему "зарубили".
...
Наверное, с этими штабными чинушами были полностью солидарны и те, кто трижды (!) уже в послевоенное время возвращал представление на Героя на старшину Матыжонка в Чите и Москве. Так и не был удостоен при жизни воин заслуженной им высшей награды. ...

Обидно за Героя. Он ведь реально Герой.

А вот те, которые "зарубали" представления на его Славу I, "Героя", имели лично хоть половину, да хоть треть (!) заслуг старшины?!

 

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

Семен Агафонов - разведчик из отряда Леонова. Многие источники, кстати, утверждают, что БКЗ у него было не два, а три.

post-16-1281898709_thumb.jpg

Изменено пользователем Наталья Филиппова
  • Лайк 6
Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

QUOTE (Sandy @ Aug 11 2010, 01:30 PM)
Семен Агафонов - разведчик из отряда Леонова. Многие источники, кстати, утверждают, что БКЗ у него было не два, а три.

Агафонов Семён Михайлович

13. 9. 1917 - 1. 1. 1977

Герой Советского Союза

 

Даты указов

1. 05.11.1944 ( медаль № 5066)

 

Предыдущая Предыдущая Следующая Следующая

 

Агафонов Семён Михайлович - командир отделения 181-го особого разведывательного отряда Северного флота, старшина 1-й статьи.

 

Родился 13 сентября 1917 года в деревне Пушлахта (ныне Приморского района Архангельской области) в семье рабочего. Русский. Образование 9 классов. Трудился в колхозе, затем на лесозаготовках.

 

В Военно-Морском флоте с 1938 года. Служил матросом на подводной лодке Щ-401 Северного флота.

 

С 1941 года на фронте. Воевал на Крайнем Севере в составе легендарного 181-го особого разведотряда В.Н. Леонова. Совершил 50 походов и десантирований в тыл противника, многократно проявлял героизм в тяжелых ситуациях. Член ВКП(б)/КПСС с 1942 года.

 

Особо отличился в ходе Петсамо-Киркенесской операции. В ночь на 12 октября 1944 года в боях при освобождении населённого пункта и порта Лиинахамари командир отделения 181-го особого разведотряда Северного флота старшина 1-й статьи Агафонов С.М., вместе с отрядом участвовал в стремительной атаке батареи врага на мысе Крестовом. Один из первых в подразделении он ворвался на батарею, захватил орудие и открыл из него огонь по противнику. В тяжёлых условиях отряд овладел вражеской позицией и удерживал её свыше суток от непрерывных контратак превосходящих сил врага, что способствовало прорыву катеров с десантом в залив Петсамовуоно (Печенгский залив) и захвату населённого пункта Лиинахамари. В этом бою Агафонов лично уничтожил более десятка немецких солдат, часть из них - в рукопашных схватках.

 

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 5 ноября 1944 года за мужество и героизм, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками, старшине 1-й статьи Агафонову Семёну Михайловичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали "Золотая Звезда" (№ 5066).

 

По завершении разгрома фашистской Германии война для фронтового разведчика С.М. Агафонова продолжилась на Дальнем Востоке. В период советско-японской войны в августе 1945 года он воевал в 140-м отдельном разведотряде особого назначения Тихоокеанского флота, высаживался с десантами в порты Юки (Унги), Расин (Наджин), Сейсин (Чхонджин).

 

В 1948 году С.М. Агафонов демобилизован. Жил в Крыму - в городе Евпатории. Работал на заводе. Скончался 1 января 1977 года.

 

Награждён орденом Ленина (05.11.44), тремя орденами Красного Знамени (02.10.42; 23.10.44; 19.08.45), орденом Отечественной войны 2-й степени (10.10.44), медалями.

 

Биография предоставлена Уфаркиным Николаем Васильевичем

 

  • Лайк 1
Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

QUOTE (Sandy @ Aug 11 2010, 01:30 PM)
Семен Агафонов - разведчик из отряда Леонова. Многие источники, кстати, утверждают, что БКЗ у него было не два, а три.

Третий за корею 45, а леонову и бабикову гсс, его тоже представляли а дали знамя..

  • Лайк 1
Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

QUOTE (vvall @ Aug 15 2010, 03:59 PM)
QUOTE (петрович @ Aug 14 2010, 09:57 AM)
По биографии в ПКОС  БКЗ у него нет.

А кто на фото?

Хлынин из 15 ГШАП

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

QUOTE (петрович @ Aug 15 2010, 05:18 PM)
QUOTE (vvall @ Aug 15 2010, 03:59 PM)
QUOTE (петрович @ Aug 14 2010, 09:57 AM)
По биографии в ПКОС  БКЗ у него нет.

А кто на фото?

Хлынин из 15 ГШАП

Пахомов Игорь Николаевич

Версия для печати Отправить на e-mail

Краснофлотцы

Страница 1 из 9

 

Краснофлотцы, великая отчечественная война, Я помню, I remember, разведчики, Минометчик, Летчик-бомбардировщики, Самоходчики, Летно-тех. состав, ГМЧ Катюши, Снайперы, Пехотинцы, Пулеметчики, Танкист, Летно-тех. состав, Летчики-истребители, Летчики-штурмовики, Связисты, Зенитчики, Артиллеристы, Партизаны

 

Краснофлотцы, великая отчечественная война, Я помню, I remember, разведчики, Минометчик, Летчик-бомбардировщики, Самоходчики, Летно-тех. состав, ГМЧ Катюши, Снайперы, Пехотинцы, Пулеметчики, Танкист, Летно-тех. состав, Летчики-истребители, Летчики-штурмовики, Связисты, Зенитчики, Артиллеристы, Партизаны

 

 

Краснофлотцы, великая отчечественная война, Я помню, I remember, разведчики, Минометчик, Летчик-бомбардировщики, Самоходчики, Летно-тех. состав, ГМЧ Катюши, Снайперы, Пехотинцы, Пулеметчики, Танкист, Летно-тех. состав, Летчики-истребители, Летчики-штурмовики, Связисты, Зенитчики, Артиллеристы, Партизаны

 

 

Краснофлотцы, великая отчечественная война, Я помню, I remember, разведчики, Минометчик, Летчик-бомбардировщики, Самоходчики, Летно-тех. состав, ГМЧ Катюши, Снайперы, Пехотинцы, Пулеметчики, Танкист, Летно-тех. состав, Летчики-истребители, Летчики-штурмовики, Связисты, Зенитчики, Артиллеристы, Партизаны

 

- Я родился в 1928 г. в Северной Осетии, в городе Ардон. Моя мать из Воронежа, а отец с Кавказа: русский, но из Майкопа. Мать умерла, и меня отправили к тетке. Кругом осетины, но там русский поселок был: свой гараж, пекарня, магазин. Когда мать умерла, отца уволили, и он куда-то исчез. Потом нашелся, написал: "приезжай". Как раз 22 июня приходят от него деньги, - и война началась. Я приехал к отцу, а через месяц его забрали, - и я остался с мачехой. У мачехи был еще пацан, и у нас с самого начала не заладилось. Я мальчишка был начитанный - мать меня научила читать ещё до школы. Когда я пошел в 1-й класс, то уже прочитал "Робинзона Крузо"! Я очень много читал про беспризорников и решил удрать от мачехи. Решил - и удрал: сел на поезд и поехал. На этом поезде я доехал до Орджоникидзе, - тогда город назывался Владикавказ. В 12 часов поезд загнали в тупик и всех выгнали. А это зимой было дело, - мороз не сильный, около 10 градусов, - но всё равно. Всю ночь я шатался по городу, уже было замерзал, но меня взяли в милицию и отправили в детприемник. Там меня искупали, переодели, и повели в общую комнату. Комната здоровенная, там человек 20 разного возраста: от 8 до 14 лет. Двери стеклянные, огромный коридор, спальни, туалет и карцер. Я смотрю, - там бедлам. Они в войну играют: на шею друг другу садятся и сбивают один другого. Воспитательница меня впустила, я потихоньку встал около стены и смотрю. Подходит такой же шкет, как я. "Ну, ты, фраер, откуда ты?" Мне такое обращение не понравилось. Я говорю: "А тебе что за дело?" Он мне по блатному саечку, - а я ему "дзинь" по шее. Я ему врезал! У меня опыт по этому делу был, мы во дворе без конца дрались. И тут вся эта шарага бросила играть и набросились на меня. Схватили, бить не били, - но потащили меня в угол, разорвали на мне одежду. Воспитательница все же вытащила меня оттуда. Я был перепуган, и она меня спросила: "Кто тебя?" Книги помогают в жизни: я знал, как себя вести, - ни в коем случае нельзя выдавать, кто тебя бил. Я говорю: "Не знаю" - "Ну, ладно". Отправили меня к девчонкам. Они говорят: "Мальчик, тебя здорово побили?" Я попросился оттуда: они без конца ноют, жалеют меня. Сижу в коридоре, думаю, что будет дальше. Смотрю, - выскакивает из общей комнаты мальчишка-ингуш без одной ноги - и помчался на одной ноге в туалет. Потом говорит: "Что ты сидишь? Заходи, тебя никто не тронет". Я вошел и на меня никто не обратил внимания. В эту компанию я очень быстро вжился.

 

Я врать не умел, - а ведь можно было сказать, что я из Воронежа, откуда моя мать. А так мачеху заставили меня забрать, и мы снова мы не поладили. Она говорит: "Отца убьют, а ты останешься на моей шее!" Из-за этого я опять убежал. Но опыта я уже набрался, - и рванул на Кавказ. Там я путешествовал по разным городам, и на одной станции увидел эшелон. Смотрю - мальчишка моего возраста одетый в шинель. Я подумал: "а почему не я?" Воевать же едут! И давай искать, куда меня бы взяли. Ходил по воинским частям, просился, но никто меня не брал. Вечерами милиция ловила там пацанов с оккупированных территорий, которые подавались в теплые края - там же зима относительная: 5-6 градусов тепла зимой. Сделают облаву, подержат, а потом ночью посадят в поезд: "Вези в Баку, или там, за городом высадишь". И в Баку, и в Батуми, и в Сухуми я доезжал. Понял сразу - надо попасть в солдатский вагон. В основном третий, и ещё иногда четвёртый вагон был с солдатами. Я знал, что если я туда доберусь, то меня никто меня не вытащат. Я туда проникал - и под лавку спать. А утром просыпаюсь: "О, у нас гости!" По дороге покормят. Я так привык к этой голодовке, что два дня свободно мог не испытывать чувство голода - только на третий день очень хотелось есть. Один раз просыпаюсь, - приехали в Поти. Поезд назад идет вечером, нужно еды добыть. Где? На рынке. Направился на рынок, и вдруг с правой стороны смотрю, - стоят корабельные мачты. Думаю: "что такое?" Я даже понятия не имел, что там море. Думаю: "пойду". Я пошел, и пришел прямо к проходной. Конечно, меня не пустили, но я знал, что где-то должна быть дырка. Я увидел, как вдалеке стоят три маленьких пацана. Раз, думаю, они залезли, - то дырка где-то есть. Нашел дырку, пролез туда и хожу. Корабли стоят - красавцы. Я первый раз такие видел. В иллюминаторе горит свет, мне так завидно стало. Остановился я около сторожевика "Шторм". Это такой красавец, - небольшой, тонн 150. Он сопровождает караваны, охотится за подводными лодками. Красота, в общем. Я встал, рот разинул и смотрю. Сходит матрос, подошел ко мне, стал расспрашивать. Я сказал, что беспризорник. Правда, я не сказал, что удрал от мачехи. Мол, нас эвакуировали, и мы растерялись. Он меня спрашивает: "Ты кушать хочешь?" Странный вопрос! Во время войны кто не хотел кушать? Он побежал, притаскивает селедку и здоровенный ломоть хлеба. Я это дело умял, наелся, и думаю: "зачем я буду куда-то ехать? Там надо сомнительным способом добывать себе пищу, а тут подошел, и тебя накормят". Ладно, я посмотрел - там здоровые ящики. Я оторвал одну доску, а внутри здоровая динамо-машина, там свободно. Я залез вовнутрь, одну доску подстелил, другой накрылся. Это было в апреле. В марте-апреле там еще холодно, но я уже привык, потому что спать приходилось в подъездах. Удивительное дело, беспризорничал, ничем ни разу не болел. Я тут же "нырк", - и заснул. Слышу, утром будят: "Вставай, завтракать". Я встал, меня накормили. Потом матросы говорят: "Давай мы его приоденем. Что он в старье рваном?" Они мне дали белую робу, бескозырку. На бескозырке даже была лента с надписью - "Шторм". Ботинки маленькие не нашли, и штаны тоже не нашли: дали большие. Я штаны заворачивал в портянку - и в ботинки.

 

Там я и остался. Достал котелок, подхожу к ним, они мне наливают, - и поел. Я им понравился, мне стали доверять. Ходил в город с мелкими поручениями: девчонкам передать записки. Я все выполнял! Иногда мне говорили: "отнеси в школу робу". Это значить, продать ее. "Сколько принести?" Сколько сказали, столько я приносил, остальное разрешали взять себе. Конечно, робу я продавал чуть подороже. Там столько было кораблей, там почти весь флот собрался. Одессу уже сдали, а Севастополь еще нет. Те самые маленькие пацаны, которых я видел, на другой день вижу - они раздетые. Я говорю: "Кто вас так?" - "Да тут с базара пришли два пацана, и они нас раздели". Эти пацаны куда-то ушли, я их больше не видел. Смотрю, в обед встречаю двух моих сверстников. Один моего телосложения, а другой чуть покрепче. Я у них спросил: "Вы пацанов раздели?" - "Да. А тебе что?" Говорю: "Они же маленькие, лет по 8-10!" Слово за слово, - и мы драться. Дрались, дрались, в конце концов, меня укусили за руку, потом матросы подошли, нас разняли. Сидим мы на бревнах, я вытаскиваю кисет и закуриваю, хотя особо не курил. Один из пацанов, Толик, говорит: "Дай закурить". Я дал, и мы, в общем, подружились. А этот второй мальчишка был "квалифицированный". У него была ножевая рана в груди, он уже привык воровать и ему такая жизнь нравилась. Он ушел на рынок, а мы с Тольком остались. Матросы со "Шторма" просили забрать меня, но командир не стал брать на себя такую ответственность. "Шторм" без конца в море, бомбежки, и всё такое.

 

Мы пристроились к подводникам с "Щуки", которые нас приютили. Там зарядный ящик, где заряжают аккумуляторы, - туда накидали полушубки, и мы с Толиком там остались. Толик страшно не любил умываться. Когда у него лицо становилось черным, как у негра, они его поймают - и под кран. Я-то следил за собой, делал то, что меня попросят. Стали пускать на лодку, в надстройку, - подраить там и покрасить, потому что взрослый туда не залезет. Дело доходит до того, что меня хотят взять. Однажды командир и комиссар подзывают меня: "Пойдешь к нам?" - "Конечно, пойду!" Подзывают боцмана: "Давай, зачисли его на довольствие. Приоденьте его". И в это время подходят два капитана 3-го ранга: один начальник флагманской бригады, а другой главный врач бригады. Пришли, поздоровывались, - а мы стоим рядом с Толиком. Спрашивают: "А это что за пацаны?" Командир говорит: "Одного мы хотим взять" - "Давай и мы возьмем. В санчасть можно его взять. Пойдешь?" Я так растерялся! То никуда, а то сразу два предложения.

 

В санчасти была матроска, женщина, и через час я был вымыт. Я выглядываю в иллюминатор: Толик ходит грустный, один он остался. Потом к нам еще один пацан подсоединился, Вовка, - хороший мальчишка, еще не разбалованный. Толик лодырь был, и воришка уже. Они друг друга страшно не любили. А ходили мы все втроем. Спали на здоровых кабельных подушках. У них посередине пусто, - и это была наша квартира. Толик что-нибудь достанет, со мной делиться, говорит: "Вовке не давай". Я говорю: "Как не давать?", - и даю Вовке. Вовка достанет: "Толику не давай". Но Вовка такой хороший мальчишка был, и потом его тоже куда-то взяли.

 

Помню, какие были налеты на Поти. Даже по два раза в день, - но налеты разведывательные, не бомбежка. Но весь флот всё равно открывал огонь, - такой гром был! Мне дали санитарную сумку, и указали место, где при боевой тревоге я должен был находиться и вести наблюдение. К этому времени я считался уже не на лодке, а на базе подводного флота. Это было пассажирское судно, на котором из Испании, когда там была война, привезли детей - и так оставили здесь. Комфортабельный, красивый, 13,000 тонн - такая махина, и вдруг эта махина подпрыгивает! Я сразу понял, что рядом разорвалась бомба, схватил сумку и побежал на ют. Тут поставили дымовую завесу, ни черта не видно. Гром такой, - куда они стреляют?! Просто делают завесу. Смотрю, - стоит матрос, внешне он спокоен, но у него коленки ходят ходуном. Я говорю: "Что же у тебя так коленки трясутся?" Представляете, пацан, и вдруг взрослому делает замечание. Он мне ничего не ответил, отошел.

 

 

Я пообвык, отъелся в Поти. Нет, не нравится мне это! Войны нет, что это такое, один раз бомбежка была! И тут еще мне нанесли страшное оскорбление: меня послали учиться в школу. Представляете, вояку, - и вдруг за букварь. Это было для меня оскорблением: Походил я немножко в школу, и тут матросов стали брать в морскую пехоту под Новороссийск. Севастополь мы снабжали, при мне уже Севастополь сдали. Наши закрепились на окраине Новороссийска, - и вот туда набирали морскую пехоту. Набирали самых лучших. Казалось бы: в тылу сытно, спокойно, - а очередь у контр-адмирала стоит! Все хотят туда попасть. Он уже часового поставил, никого не пускает. Я решил с ними потихонечку двинуть, там был один мне сочувствующий. Думаю так: когда они сядут в вагон, я тоже туда. Уже в дороге объявлюсь, - и никуда они не денутся. Я с корабля оделся во все, что у меня было. Прихожу на вокзал, а они уже уехали. Я решил догонять, и добирался до самого Новороссийска: то на машине, то на чем-то ещё. На чем я только не добирался!? Поезда тогда ходили только до Сухуми, а дальше до Сочи не было дороги. В конце концов, добрался я до фронта. Там идет огромная Цимесская бухта, а на той стороне немцы. В бинокль их видно. Я уже дошел до Кабардинки, а дальше уже Новороссийск. Дует норд-ост, сбивает с ног. Я посидел два дня у солдат, потом ветер утих и мы пошли. Солдаты идут грустные, а я веселый, - иду на фронт. Дошел до фронта. Солдат пропустили, а меня в контрразведку. И давай меня проверять на вшивость! По ночам обычно вызывает следователь и давай: "Ты скажи, кто такой Юрка Кривой? Когда последний раз видел Саньку-рулевого?" В таком духе вопросы. Я говорю: "Я их знать не знаю. Позвоните на корабль. Я месяцы как ушел с корабля!" Видимо, они позвонили, потому что меня выпустили и дали документ, что я воспитанник такой-то военной части. По этому документу меня кормили в столовой. Я опять прибыл в Поти на Черное море. Вышел приказ командующего: пацанов не брать - гибнут пацаны вместе с взрослыми.

 

После этого я подался на Каспий. Решил - прямо к командующему. Так и так говорю: "Я из-под Новороссийска" - "Что там?" А я там наслушался разговоров, да и язык у меня был подвешен. Меня мать всегда заставляли пересказывать, что я прочитал, как день провел. Я врать мог уже к тому времени. Он меня отправил на корабль "Красный Азербайджан", это был монитор. Там я по-настоящему увидел море, в такой хороший шторм попали, 11 баллов. "Оморячился" немножко. Но опять же, войны нет. Тут я стал баловаться, и они меня решили отправить учиться. Опять! Второе оскорбление нанесли. Побыл я немножко в школе, взял справочку, и помчался на Черное море. На этот раз я осел в Батуми. Тут как раз пришли десантные бронекатера, и я около них вертелся. Я уже все умел делать: на корабле юнги все умеют делать, без работы там не сидишь. 12 человек команда, готовят по очереди. Всем это осточертело. И команда 321-го катера меня спросила: "А ты готовить умеешь?" - "Конечно" - "Давай, свари чего-нибудь". Я взял у них 2 или 3 стакана риса, пошел на рынок, продал рис, купил все для борща: свежей капусты, картошки, морковку, петрушку. Я ни разу в жизни не готовил, но видел, как это делает мать. И такой борщ замастырил! Всё, - они меня оставили, и я до самой гибели катера не вылазил из камбуза. Правда, по боевой тревоге я был вторым номером у пулеметчика. Чистил пулемет, разбирал, собирал. Нас на платформы, - потом к Днепру, на Черное море, потом в Одессу.

 

- А.Д. Вас везли по железной дороге?

 

- Да, через Москву. По дороге мы еще мальчишку-азербайджанца взяли, он маленький, жалко стало, и он мне помогал. А спал он: У нас орудийные башни были сняты, там место было, и туда накидали телогрейки. Да и потом, уже когда пришли в Днепропетровск и нас спустили в воду, - куда его девать? Яшку-азербайджанца взяли в Керченскую бригаду. И потом вниз по течению мы пошли своим ходом в Очаково. В Херсон, потом в Очаково, потом в Одессу. В Одессе взяли десант и пошли. Как раз началось наступление, и я все боялся, что меня оставят на берегу. Но мы попали туда, - и пошла война по Дунаю.

 

- А.Д. До этого наступления войны не было?

 

- Не было. К примеру: велели нам атаковать румынский гарнизон. Мы приготовились воевать, подходим. Они стоят - человек 200 с белым флагом, генерал стоит, нам честь отдает. Что это за война!? Там еще командующий у болгарского принца отжухал себе яхту, и на ней находился. Нас поставили ее охранять. Он идет, мы за ним следом. В лесу он встанет, мы рядышком. Я к тому времени уже освоился. Мне уже надоело на кухне, там же никакой помощи. Сам варишь, заготавливаешь дрова сам, посуду моешь, картошки чистишь, - всё сам. Хоть бы помощь какая-нибудь была! Так все надоело, я уже начал огрызаться. Я помню, остановились мы в лесу. Только-только эту местность освободили, а в лесу еще окруженцы, немцы. Мне говорят: "Если ты такой смелый, такой острый, нам нужно одного человека в лес, а второй стоит на катере". Я пошел в лес метров на 50-60: сижу в лесу, и если там нападение, то я поднимаю тревогу. Но я и первая жертва, конечно. Страшновато сидеть, - потому что ежи бегают, а кажется, что люди. Но терплю. Главное, вахту поставили с 23.00 до 3 часов, самая паршивая вахта, "собачья" называется. Но ничего, выдержал я это дело. Потом пришли мы в Белград, приехала концертная группа. Они на берегу давали концерт, а меня заперли в фортык. На носу такое помещение, и я весь концерт просидел там. Концерт кончился, тогда меня выпустили.

 

- А.Д. За что?

 

- Кому-то нагрубил... Пацан был! И ещё было: стояли в Новом Саде, и я стоял ночью на вахте. А там байдарок было полно. Я взял байдарку, давай кататься. У нас еще собака была, и вот идет проверяющий, а вахтенного нет - только собака. Наказали меня. Потом, уже после этрого Нового Сада мы пошли в операцию. Идем тихо, ночью - как в основном и ходили. Я залез в пулеметный отсек, а там вал проходит, такой грохот. Я не выдержал, вылез в камбуз. Там просто яма, крышками закрывается, и все. Я сел туда и сижу. Как начали пулеметы настоящими трассирующими бить, - кажется, что они себя летят. Я скорее в люк. Там башеный пулемет, бронированный, одномоторный. Там двухмоторные были и одномоторные. Потом меня подначивали, говорят: "Юнга так перепукал, что чуть меня не задавил!" Мы пришли на место и высадили десант уже под огнем, захватив плацдарм. Позже мы снова пришли туда. Погода была мерзкая, январь, дождик. Мы подошли, там огромный луг и холм, поросший лесом. Говорят: "надо раненых забрать". Надо бежать метров 800 по лугу, а поскольку дождь, то он мокрый очень. Мы побежали, справа в километре деревня, - и вот из этой деревни из пулеметов по нам они так рассеянно палят: мы не обращали внимания. Я прибежал, взял одного радиста, который три дня сидел в яме, в воронке, в ледяной воде, и корректировал огонь. Он настолько ослаб, что едва ходил. У него три ящика с аккумуляторами. Я взял его под ручки, один ящик ему дал, два на себя погрузил, и мы пошли к катеру. Тут немцы нас снова заметили, и давай с минометов бить! Тот там шлепнется, то там шлепнется. В конце концов, мы до катера почти дошли и вдруг метрах в десяти сзади взрывается мина, - даже траву покосило. Радист говорит: "Я дальше не пойду, это "вилка". Они взяли нас в прицел". Я говорю: "Да тут осталось немножко!" Он говорит: "Нет". В том месте как раз куча ящиков из-под боеприпасов лежала. Он залез под эти ящики, а я побежал. Меня уже там ругают, потому что катер был вынужден отойти, по нему начали бить. У нас на некоторых катерах стояли "катюши", которые днем вели огонь. Неделю или две мы там воевали, потом все-таки освободили эту местность.

 

 

А.Д. Парень, радист, он потом пришел?

 

- Да. Потом он меня увидел уже на берегу. Я говорю: "Ну как ты? Живой?" - "Живой. Отсиделся. Потом пришли ребята, забрали меня". Потом этого парня я уже за Веной встретил, - и он мне подарил часы.

 

Хорошо, теперь идти нужно в настяощую операцию, на город Вуковар. Мы всё погрузили и пошли. Шли долго, потом ворвались в город. Там все еще спали. Пленных взяли, - потому что они не ждали нападения. Но наш катер на реке - отличная мишень. А если поставят дрянную пушченку или крупнокалиберный пулемет? А ведь он может пробить нашу броню. Два катера ходили вдоль города, отвлекали огонь на себя и гасили его. У нас два пулемета ДШК и пушка с танка Т-34, вместе с башней. Мы пуляли. А остальные катера дивизиона всю ночь перевозили в город "братушек", югославских партизан. Напротив этого города была речушка, мы утром туда спрятались, и тоже помогали: А за городом было 50 немецких танков. Наши захватили плацдарм и держали их. Там еще был мост, они не стали его брать, думали, что там ничего нет. За мост тогда бы танки не прошли... Среди белого дня мы стоим у самого устья и стреляем: а там, на плацдарме наш корректировщик, он нам помогает. Вдруг мимо нас промчался двухмоторный катер и ушел в город. Среди белого дня! Он не вернулся. Два дивизиона катеров было: наш с Керченкой бригады, и другой с Сулинской бригады. И когда мы вышли из Белграда, Будапешт был занят - и мы каким-то окольным путем хотели выйти за Будапешт. И вот мы, Керченская бригада, пошли - но по дороге нас двоих вернули и придали Сулимской бригаде. Командир бригады нас вызвал - стоянка была дальше по речушке. "Идите, выручайте своего!"

Краснофлотцы, великая отчечественная война, Я помню, I remember, разведчики, Минометчик, Летчик-бомбардировщики, Самоходчики, Летно-тех. состав, ГМЧ Катюши, Снайперы, Пехотинцы, Пулеметчики, Танкист, Летно-тех. состав, Летчики-истребители, Летчики-штурмовики, Связисты, Зенитчики, Артиллеристы, Партизаны

 

Надпись на обороте: На

 

память боевому другу

 

(бывшему юнге БК-321

 

КДуФ) Игорю Николаевичу

 

Пахомову от кап. Лейт.

 

В отставке Честнова

 

Леонида Григорьевича,

 

бывшего командира БК-321.

 

Наш боевой путь прошел

 

от Батуми до Вуковара

 

26/XI.70 (фото 1948 года

 

перед увольнением

 

в отставку)

 

- А.Д. Катер, который промчался, был из вашей бригады?

 

- Да. И вот пошли мы. Все уже ночь не спали, - и я, как и все, не спал. На нашем катере был пацан с 1927 года, - на год старше меня, но уже призван: его Славка звали. И вот когда катер идет, мы с ним за рубкой, а когда он разворачивается, переходим на другую сторону, чтобы не задело. Утром я всех покормил, как обычно, - но что-то они были недовольны, меня отругали. Обычный флотский завтрак какой? Кусок хлеба, масло и чай, - вот и все. А тут видно проголодались. "Ладно, - думаю, - Я вам нажарю картошки". Это было лакомство, хотя и трофейные консервы были. Я сижу в камбузе на корме, мы вышли в город. Смотрю, - город мертвый. Ни души, не стреляют, ничего. Думаю: "что я буду сидеть? Надо набрать картошки". На самой корме был камбуз, там в трех метрах лежал мешок с картошкой. Я взял ведро и вышел туда, - стою, как дурачок, на пистолетный выстрел вышел. Что значит пацан был, не соображал! Мы развернулись и пошли вниз по течению. Я смотрю - с левой стороны лагом к берегу стоит катер, на нем три дырки и три трупа валяются. Мы прошли его, развернулись. Я не знаю, что хотел командир, - наверное, хотел к ним подойти. И тут с берега раздался грохот выстрела. Я глянул - в рубке дыра, и оттуда вылетел фарш с волосами, настоящий человеческий фарш. Я, конечно, опешил. А катер на полном ходу врезался в лес. Тот катер лагом стоял, а мы носом врезались прямо в затопленный половодьем лес по самому корму, что нас и спасло. Мотор тут же заглох, и нас стали спокойно расстреливать. Я как открыл рубку, глянул, - а там вот такая куча мяса: руки, ноги. Всё это шевелиться, ругается матом. Смотрю, оттуда вылез Честнов, командир катера, - глаз у него висит, все в крови. Пошатываясь, он ушел в кубрик. Потом встал Иван, рулевой. Смотрю, - у него рука оторвана начисто, висит на коже, и глаз на роже висит, вылез. С правой стороны, как снаряд попал, пулеметчик лежит, - одна нога оторвана начисто, а вторая в двух местах перебита. Что делать? Я подлез к командиру, и тут заработали пулеметы. "Что делать, командир?" - "Скажи радисту, пусть дает SOS". В это время радист Володя Чугунов вылез из рубки, кричит: "Рация не работает!" А на корме метров в 10 у нас пулемет. Пулеметчик башню вертит, а танка не видно, - он там где-то замаскировался в развалинах. И вдруг в него - бах! Разлетелась вся башня на корме, пулемётчика разнесло, и его кишки повисли на деревьях. Мы тут как раз трое были. Радист вылез, и он загородил меня. Я смотрю, у меня на глазах у него провалилась переносица, и в колено попал осколок. Второй сидел в рубке, ему попало в задницу. Всем попало, - и мне тоже попало. Вот такой осколок с палец, он мне прошил телогрейку и застрял в руке. Я чувствую - что-то больно, а когда задрал, то там как кошачья царапина была, я её потом йодом замазал.

 

Все побежали в кубрик, и командир тоже побежал, а я остался. Взял автомат в рубке, - он весь в мясе был, и я его малость почистил. Я не брезгливый пацан был. Залез под танковую башню, в котором располагалось носовое орудие. Мы ее развернули, когда в лес врезались, ее заклинило, - и теперь башня ни туда и ни сюда. Я за ней сижу. Витька-пулеметчик из рубки кричит: "Ребята, помогите!" Куда помогите?! С этой стороны начал бить пулемет, потом справа начал бить пулемет. У меня сердце не выдержало, я побежал, схватил его, а он здоровенный двухметровый парень! Я его поволок по палубе, ноги у него болтаются, одна нога оторвана, а другая переломана, он орал. Все же я его подтащил к кубрику: "ребята, принимайте", - и спустил его в кубрик. А сам снова залез туда. Побыл, побыл, думаю, - надо же узнать, что команда собирается делать. Нырнул в кубрик. И когда я к ним спустился, в это время в нас попал третий снаряд. На рубке стоял башенный пулемет, там никого не было, но он разлетелся. Я выскочил туда, посмотрел, - а там, где я лежал, вот такие куски брони от этого пулемета. Мне везло просто, как Иванушке-дурачку.

 

Один матрос выскочил, у него орден Красной Звезды. Молодой, лет 35, хотел с катера спрыгнуть, побежал. Я кричу: "Иван, ты куда?" Он обернулся: "Игорь, убьют!" Я, как взорвался, понес на него матом. И он послушал меня, мальчишку. Ему до самой смерти, наверное, стыдно было, - потому что потом, после войны, я писал ему и он знал мой адрес. Но он так и не откликнулся, - и я не стал его смущать, и об этом случае никому не рассказывал.

 

Спустился я снова в кубрик, смотрю, - командир держит совет, что будем делать. Оставаться нельзя, нас сейчас будут бить в упор. Катер маленький, набит боеприпасами и авиационным бензином. Он рвется не хуже снаряда. А там несколько тонн этого бензина, надо скорей смываться. Но как тогда раненые? С ранеными никак нельзя в этот лес нырнуть.

 

- А.Д. Думали бросить катер и идти пешком?

 

- Да. Командир говорит: "Ребята, надо уходить. Но кому-то надо остаться". Все молчат. Он всех обвел взглядом, все молчат. Я сидел около него. Он посмотрел на меня: "Игорь, останешься?" Я до сих пор не могу понять: Флотский закон - первым делом спасают женщин, детей. А тут такое. Но я говорю: "Останусь". Они в лес. По ним из пулеметов, треск в лесу, пули попадают в стволы, - и они ушли. Мы думали, что дальше будет берег, а это оказался остров. Мало того, что он сам залит водой, а там еще такая протока. Не знаю, как они добирались. Январь месяц, страшная холодина: Все ушли. И вот я снова лежу, нехорошо на душе, - все нас бросили. Вдруг ребята кричат: "Эй, на палубе, на палубе!" Я спустился к ним: в кубрике раненые, истекают кровью, просят пить. Я посмотрел, - у меня только поллитровая кружка. Пить хотят все, и я выскочил на палубу, зачерпнул раза три. Немцы заметили, - давай из пулемета шпарить. И так я много раз за водой выскакивал. Последняя очередь прошла по борту на палец от ноги. Чуть повыше и перерезало бы обе ноги! Думаю: "надо что-то придумать". Кружку обмотал бинтами - и из иллюминатора спускал.

 

 

- А.Д. Сколько раненых осталось?

 

- Трое и я, - а восемь человек ушло. Раненые истекают кровью. Перевязать невозможно, все оторвано, висит на коже, как перевяжешь? Потом уже, задним умом, я понял: надо было просто Витьке ногу отрезать, а Ивану - руку. А там резать нечего, взять бритву, - и все отлетело бы. Можно было бы все перевязать хорошо... На той стороне немцы стали кричать: я же выскакиваю, немцы заметили, что кто-то остался. Они, конечно, пришли бы, на берегу стояли лодки, маленькие катера. Но поскольку они видели, что человек бегает с автоматом, они не решились к нам идти. Всё-таки, я тогда думал, что они обязательно придут. У меня был ящик гранат-"лимонок", я их все зарядил и по всему катеру расставил, карманы набил. Сидишь, волны бьют, а кажется, шлюпка идет. Ребята говорят: "Игорь, шлюпка". Я выскакиваю - никого нет, а по мне из пулемета. По той стороне ходят немецкие танки, у них такие громкие моторы. Снова: "Игорь, катер идет". Я снова выскакиваю, никого нет - и по опять мне из пулемета. Дунай хорошо видно и с этой стороны, и с другой. Бились, бились, и потом немцы все же решили нас доконать, начали из минометов бить. Я все ждал: один снаряд, и мы бы взлетели в воздух. Я думал: "наверное, они хотят нас взять ночью в плен, - мол, может быть, документы на катере остались". Всё это произошло с утра, - и так весь день. Часа в 2-3 начали бить мины. Слышим - летит. Над нами густая крона, и она нас спасала: мина об веточки задевала и взрывалась. Через каждые 2-3 минуты летит, мы уже привыкли. За весь день они посбивали всю крону. Мины были крупные - наш катер подскакивал, когда они рядом падали. Начало смеркаться, а они все бьют и бьют. Ребята стали уговаривать - надо кому-то идти за помощью - Игорь, иди. Я говорю: "Кто вам воды подаст?" - "Давай Володьку просить". Он уже немножко мог передвигаться. Он говорит: "Да вы что? Я приду туда, - скажут, ребят бросил". Но уговорили его. Уже начало темнеть, он прыгнул за борт и пошел, - а я остался с ребятами. В это время я боялся, что немцы подойдут, и все время находился наверху. Побуду, побуду наверху, - и спущусь к ребятам.

 

Окончательно стемнело. Иван, у которого была оторвана рука, говорит: "Игорь, что-то Витька перестал стонать, замолчал". А он стонал страшно. А этот, у которого рука оторвана и глаз вылез, ни разу не застонал. Разные люди... Раны страшные, конечно. Свет не горит, я пощупал его, - он холодный. Спичку засветил, - а глаза у него стеклянные. Говорю: "Витька умер". Они заволновались: "Давай уходить". Я из под Ивана не знаю, сколько крови уже вылил. Я порвал простынь, перевязал его, но он развязал жгуты, не выдержав боли, - и кровь пошла. А парень здоровый, ни разу не застонал. Из-под него, как из-под барана, кровь текла. Мы взяли, подвели его к трапу - а трап отвесный. Я мотаюсь туда-сюда, вдруг слышу мотор. Я выскочил на палубу, увидел факел, начал орать, - но у них рев мотора. Я кричу, надрываюсь. И тут снизу Володька отозвался. Он вернулся на мой голос, - я регулярно подавал голос. Он заблудился, говорит: "куда не сунься - везде вода". Он же думал, что на берег выскочил, - а нарвался на немцев.

 

Я кричу: "Володька, скорей, катер идет". Из рубки выскочил матрос и побежал на корму к пулеметчику, - видно что-то хотел передать, и тут услышал меня. Смотрю - этот катер вернулся, но боится подойти. Ночью немцы без конца пускают ракеты, поэтому хорошо видно. Командир что-то сказал, и они стали к нам разворачиваться, но не подходят, боятся: "Кто такие?" Я ему сказал, а сам кричу Володьке: "Скорее, Володька!" Катер подошел к борту, - и тут с другого борта подошел Володька. Я его с трудом затащил - у него уже не было сил. Так и сняли нас.

Краснофлотцы, великая отчечественная война, Я помню, I remember, разведчики, Минометчик, Летчик-бомбардировщики, Самоходчики, Летно-тех. состав, ГМЧ Катюши, Снайперы, Пехотинцы, Пулеметчики, Танкист, Летно-тех. состав, Летчики-истребители, Летчики-штурмовики, Связисты, Зенитчики, Артиллеристы, Партизаны

 

Надпись на обороте: На память другу по

 

совместной службе в годы Великой

 

Отечественной Войны Пахомову Игорю

 

Николаевичуот друзей Чугунова Владимира,

 

Бруннера Владимира, Сожнева Александра.

 

Вспомни БК-321 и своих друзей. Июль 1944 г.

 

Обратно шли всю ночь. Был сильный дождь, все намокли. Приехали на базу, и поскольку Володька был более-менее, то его оставили там. А тяжелораненого положили на машину и повезли дальше в центральный госпиталь. Я поехал с ним. Приехали, я проводил его до палаты, мы с ним распрощались. Я вышел, недалеко стояла церковь, я зашел за церковь, и вдруг как расплакался. Никогда в жизни я так не плакал: Выплакался, - и пошел на дорогу. Смотрю, идет машина. Останавливается, "садись". Я лег в кузов и мгновенно заснул. Фронтовые дороги все разбитые, трясет. Приехали на место. Потом стал добираться: Оказалось, бригада ночью сняла остатки десанта, и ушла обратно - туда, где мы были раньше. И я пошел пешком туда. Добрался, а на другой день пришел к командиру в штаб. Там собрались все высшие офицеры, и я им рассказал, что там пережил. Выслушали меня: "Ладно, иди на камбуз, будешь коку помогать. Сейчас у тебя нервное состояние". Но никаких нервов я не чувствовал. Это сейчас - увидели убитого, уже у них рвота. Заснул, как убитый! Командир приходит и говорит: "Игорь, мы представили тебя к Ордену Ленина. Это высшая награда после золотой звездочки". Я такой награды не ожидал - прямо онемел. Ладно, помогаю коку. Надоел камбуз! На катере в камбузе, тут опять в камбузе. Я - давай проситься. Мне говорят: "Отдохни, ты столько пережил". На третий день приходит командир и говорит: "Знаешь, Игорь, Орден Ленина тебе не светит. Дело в том, что Орден Ленина сейчас дается только с Золотой Звездой. Я бы тебе дал Золотую Звезду, но там не пропустят. Мы тебя награждаем орденом Красного Знамени, но это самый популярный орден. Первый орден советской власти после Революции". Я стал опять проситься обратно. "Ладно, иди". Он дал мне направление, и я пошел в бригаду. Пришел к дежурному и говорю: "Давай, определяй меня на какой-нибудь катер". И тут как раз механик с 232-го катера. Он говорит: "У нас нет пулеметчика. Ты можешь?" А я же вторым номером был. - "Могу!", - и меня поставили на пулемет.

 

- А.Д. Что произошло с экипажем, который ушел?

 

- Они с трудом вышли. Я командира увидел уже после войны, он продолжал служить без глаза.

 

Будапешт уже был освобожден. Мы прошли Будапешт, пошли к городу Эстергом, и начали готовиться к операции. Вот, - думаю, - сегодня ночью пойдем на операцию. Снимут с пулемета! Нет, молчат, пулеметчик не приходит. К вечеру на катер подошел командир бригады Аржавкин. Мы выстроились, и он говорит командиру: "Как у вас с личным составом?" Тот говорит: "Личный состав у меня полностью, но пулеметчика нет, за него юнга". Он так посмотрел на меня, и говорит: "Этого юнгу я знаю. Ты стрелять-то можешь?" - "Могу" - "Ну-ка, пальни". Я лихо подбегаю к пулемету, разворачиваю и открываю огонь. - "Хватит, хватит, обрадовался". Потом повернулся к командиру, говорит: "Годится". Вот так я стал уже штатным пулеметчиком. Я был первый, наверное, юнга во флоте, который стал штатным пулеметчиком. Пошли мы в операцию, высадили десант. А стрелять только так можно: только когда головной катер начинает стрелять, - тогда и ты можешь. Я развернул башню, чтобы пуля в прорезь не пролетела в лоб мне, и сижу. Потом несколько пуль попали прямо в башню, оглушили меня. Такое неприятное ощущение, тревожное. Не паническое, не страх, а какое-то тревожное. Песня вертится: "Может счастье где-то рядом, может, в борт рванет снарядом". Это мы из какой-то песни переделали. Пришли мы туда, высадили десант, - и тут стреляй, сколько хочешь. Вот тут я душу отвел! Что интересно: было страшновато, а как только нажал на гашетки, весь страх пропал. Наступает веселый азарт. Кричишь, руки сбиваешь. Пулемет заедает - выскакиваешь наружу, шомполом выбиваешь гильзы. Когда пулемет перегреется, гильза не выскакивает, раздувается и остается там. У меня на этот случай был такой прием. Я бью по рукоятке, затвор отошел, а гильза осталась. Я выскакиваю - и шомполом. А ночь относительная, потому что без конца освещают ракеты, ночь светлая. Я пострелял, доволен был. Помню, сжег воронье гнездо, дерево загорелось. После этого ко мне отношение было совершенно другое. Меня уже на камбуз во втором катере редко ставили... Так, вроде всегда у пулемета.

 

На другой день надо было оказать помощь десанту боеприпасами, и мы снова пошли ночью. На этом раз немцы уже были готовы, и они такой заградительный огонь поставили, что мы проскочить не могли и вернулись. А один катер проскочил, высадился там, и попал. Его там уже ждали. А на этом катере у меня был дружок, юнга, он с 1927 года, еще юнгой попал туда. Это был уже 1944 год, - 1927-й год уже призвали. Это они ещё одного пацана взяли - Яшку. Когда их начали лупить, катер начал дымиться. Еще один пацан, Васька, выскочил из машинного отделения, - а этот Яшка, наоборот, в кубрик нырнул. Катер перевернулся, все ушли на дно, никто не выплыл. На плаву остались трое. Командир, Васька, и еще кто-то. Их тут же перестреляли, - а Ваське повезло. Мы дровами топили, мешок с дровами тоже упал, Васька его видел, за него уцепился, и прикрылся им. Так его и не видно было, и он создал себе плавучесть. Его по этому течению (весна, вода ледяная была!) потащило, сколько не знаю, километра 2-3 до города. Короче, когда его выбросило на берег, он уже ходить не мог. Пополз, открыл дверь блиндажа, а там мадьяры, солдаты. Удивились, - как с неба свалился пацан. Он небольшого роста, белобрысый мальчишка. Они его раздели и тут же все вещи разделили, - на сувениры, что ли. Он был весь мокрый, до утра спал в углу. А утром пришла мадьярка, принесла ему серенький дешевенький костюм, деревянные ботинки, сабо. Ботинки он отбросил, не стал одевать. Его повели в штаб, а на перекрестке стоят 3-4 человека в плащ-палатках - вроде немцы. Вася в это время спросил что-то по-русски у этих мадьяр, - а это оказались наши разведчики. Они, подходя, услышали: "Ты что, русский?" - "Да" - "Как ты попал?" Мадьяр убивать не стали, отобрали винтовки, разбили, а Ваську привезли. Мы вернулись с операции грустные, катер погиб. Я смотрю, толпа какая-то. Подхожу - Васька! Когда мы с ним вдвоем остались, он мне все рассказал. Потом Ваську забрали в штаб, и больше я его не видел.

 

На этом 232-м катере в качестве пулеметчика я дотопал до самой Вены. После Комарно решили три катера послать в разведку. Каким фарватером идти неизвестно, и мы пошли. Встали рано, завтрак. Три катера шли друг за другом. Вдруг катер, который шел за нами, как рванул! Столб дыма был высотой 100-200 метров: такой грязно-серый дым. Но он быстро осел, потому что с водой. И я смотрю, - катер кверху килем и даже винт крутнулся, и он ушел ко дну. Когда катер взрывается на мине, как правило, те, кто внутри, там и остаются. А кто был на палубе, тех сметает. Три человека, которые были в машинном отделении, в рубке, они так и остались, - и радист тоже. А это было время завтрака, и четыре человека с палубы остались на плаву, - раненые, но все на плаву. Третий катер стал их собирать, а мы тут обрабатываем ход. И вдруг там, где затонул этот катер, выныривает человек, - такой обалделый, ничего не понимает, но живой. Мы его подняли: оказывается, радист. Когда ушли на дно, он сидел в своей рубке. Он хотел выскочить, а давление воды не дает, и он сидит там. Но, конечно, от взрыва появились щели, и потихоньку вода стала подниматься. И когда давление уравновесилось, он смог открыть люк и выскочить - единственный из всех живой и здоровый. Вот такие операции у нас там были!

 

- А.Д. Немцы минировали фарватеры?

 

- Да. Они поставили магнитоакустические мины: 14 пройдет, 15-й взорвется. Когда у нас была первая дневная операция, с той стороны немцы бьют. А тут с горы тоже бьют, не поймешь что, - и тут я тоже немножко перепугался. И вдруг смотрим, - идет машина полная солдат, и когда она поравнялась с нами, она налетела на мину. Я сначала подумал, что это большой снаряд, но этот она подорвалась на противотанковой мине. Все взлетело вверх, меня вдавило в рубку, потом все посыпалось. У нас был молодой парень с 1926 года, его фамилия Сорокко, еврей. Звали мы его просто Сорока. Он подошел ко мне и говорит: "Игорь, пойдем, на баке у нас лежит:" Подхожу, - лежит солдат без головы, весь разорван. Я беру его за рукав, за штанину, он легкий оказался, я его раз, - в воду:

 

С Эстергома мы пошли в тыл километров 5-6 до места, где должны были принять десант. Посередине идет гряда островов метров по 100-200 длиной. По эту, правую сторону немцы, а по другую, левую - наши. Я пулемет развернул в нашу сторону. Все равно стрелять не разрешают, а так пуля может залететь. Наши пока не стреляют, а от немцев остров спасает. Но когда мы вышли из-за острова, немцы открыли огонь. Так все время идем, - и вдруг как пошел пулемет! В зареве ракет видно: на крутом берегу дом, с его чердака лупит пулемет. Трасса идет как лента. Перед нами катер, он его полосует - только искры летят. Руки чешутся снять его! Я развернулся, смотрю, - трасса дошла до нас, и мимо рубки прошла. Он угол опережения не дал, и мы его сектор за две секунды проскочили. Потом немцы начали: А потом у наших нервы не выдержали, и они ударили из "катюши". На некоторых катерах стояли "катюши". Как дали! Не представляешь, какой эффект. Ни на что не похожий. Рев такой, и искры, не пламя. И всё замолкло! Прошли еще километр, снова начали нас лупить. И вот там в нас попали. В рубку попало, одному ноги перебило. Сзади нам на помощь шли три деревянных катера, тральщики. Тех вообще загнали и перетопили с минометов, а мы проскочили и вышли к месту посадки, но десант не пришел - каким-то образом он оказался в тылу. Видимо, немцы захватили этот кусок земли. Мы до утра ждали, а утром появился десант. Мы пошли днем. По нам открыли огонь, мы стреляем. Наше счастье в чем заключалось? Ночью немцы подтянули два бронемашины или танка, - и они нас ждали. Тут бы они нам дали! А утром они ушли. Но нам все равно дорого эта операция обошлась. Убили командира дивизиона Савицкого, - хороший мужик был. Убили командира высадки десанта майора Мартынова. Убили рулевого и ранили командира нашего катера Чекоданова.

 

Мы дошли до Братиславы, сняли десант и снова пошли дальше. Ночью высадили десант, а сами остались переплавлять войска на ту сторону. В километрах двух видно - наша пехота ведет бой. Мы с той стороны перетаскиваем их. Откуда-то солдаты притащили понтон, мы его зацепили, - солдат и маленькие пушки на палубе, а на понтон крупные машины. И повадились туда "мессера". Никогда я не видел, чтобы они бомбы бросали. Они же истребители! А тут летят, и прямо как горох бомбы бросают. Наверное, более полсотни маленьких бомб. Но ни в один катер не попали. Летали над самой водой, чтобы их не сбили. Не успеваешь развернуть, - они уже смылись. Потом вроде затихло, погода плохая, сырая, холодно. Я решил погреться, залез в машинное отделение и заснул. А в это время пролетает "мессер" и начинает сбрасывать бомбы. Этого ему показалось мало, и он решил из пулемета добавить. А поскольку мой пулемет молчит: Сорока все время претендовал на этот пулемет, но я, прикрываясь командиром бригады, отстаивал его. И тут Сорока видит, что меня нет, и подскакивает к пулемету. Он его только развернул, - и в это время "мессер" как дал очередь прямо в него! Три пули попали в лоб брони. Главное, как попали так и отскочили, но в пулемете есть воздушная камера, которая отбрасывает гильзы, - и вот её смяло и пулемет заклинило. Слышу - меня будят самым неприличным образом: "Вставай! Что ты спишь?! Пулемет не работает!" Я помчался туда. Что делать, ничего не выходит. Сорока ходит героем - краска отскочила и у него ранение, а я как: Я обнаружил три дырки, поменяли. Вечером снова идти в бой, Сорока залез к пулемету и не вылезает. Что делать? Я пошел к командиру. Когда командир вышел из строя после Эстергома, тут подошел десант шрафников, и там был разжалованный офицер из нашей бригады. Его в солдатском обмундировании поставили на наш катер, и он нас повел. Хороший мужик.

 

- А.Д. Прямо так взяли из солдат?

 

- Да. Они там друг друга знают, морская пехота, сколько раз высаживались. И вот я пошел к командиру: "Товарищ командир, Сорока залез в пулемет и не вылезает. А меня же туда поставил командир бригады". Он подумал, подходит: "Сорока, вылезай". Тот начал что-то мычать. - "Вылезай, тебе говорят". Тот вылез, а я быстро туда. Думаю, - теперь меня клещами оттуда не вытащишь!

 

Еще один случай у меня был интересный. В Братиславе у нас закончился бензин, - а заправка километра 4 вниз по течению. Один катер пошел заправляться, через некоторое время мы пошли тоже. Я как раз на палубе был, вижу, как этот катер стоит около бензозаправщика, - и вдруг у нас заглох мотор. Я смотрю, пулемет у меня развернут по корме, и подмытое дерево вот такой толщины висит прямо на уровне моего пулемета. Я сразу сообразил, что надо развернуть пулемет, иначе поломает катер: Нужно отдать стопор! И только я успел отдать стопор, в это время ствол коснулся этого дерева, скользнул, меня под мышечки - и за борт выбросило. Никто ничего не заметил. Незадолго до этого я схватил ангину, и доктор мне сделал компресс. Холодно было, - я был одет в ватные штаны, телогрейку, сапоги. Когда плюхнулся в воду, так получилось, что это поворот, мы были от берега в метрах 30, - и меня вынесло метров на 50. Главное, что бинт намок, и как сдавил мне шею, - я не могу вздохнуть. И телогрейка намокла, тоже вниз тянет. Я уже терял сознание, хотя плавал хорошо с детства, начал уже тонуть, у меня темно в глазах, - и вдруг коснулся дна. Я оттолкнулся, еще оттолкнулся, отжал бинт и размотал, - и тут все стало нормально. Катер каким-то образом завел мотор и ушел на ту сторону, а я остался на этой. Ледяной ветер, я весь мокрый. Я снял с себя все догола, вышел. Наверное, час ждал. Думаю: "воспаление легких обеспечено". Ветер ледяной, спрятаться негде. Потом пришел второй катер, который заправился. Меня взяли на борт, налили мне полкружки чистого спирта. Я его маханул,- и как храпанул! На другой день проснулся, - и даже насморка не было, вот что удивительно. После ангины-то пробыть на ледяном ветру!

 

 

- А.Д. Как получилось, что вас скинуло?

 

- Пулемет стоял вот так, я подбежал к нему сзади и нагнулся, чтобы стопор отдать, в это время он коснулся, стволом развернулся, и меня под мышки выбросило. Ещё один раз был такой случай: мы спокойно шли с десантом. Туда прошли свободно, высадили десант. А там, видимо, переправа была. Немцы натянули трос, и мы как шли, так и нарвались на этот трос. Пулеметчик там стоял, - он увидел искры какие-то, успел пригнуться. Какая сила была, что трос не порвался, а башню (а там сто заклепок!) с пулеметом сорвало. Я в это время уже спал, и даже не слышал, как он грохнулся рядом с моим пулеметом, - и тогда я за борт свалился:

 

Потом мы пошли дальше. Из одной операции возвращались, смотрим, - баржи стоят, штук шесть, длинные такие. Решили подойти. А нас было 3 или 4 катера, целый отряд. Подошли: "давай полазим, может быть, там что-нибудь вкусненькое есть". А у нас был радист. У нас всех радистов звали "маркони" по-итальянски, а всех коков звали "полковниками". Потому что морской кок равен сухопутному полковнику. Это, конечно, юмор! Пошли смотреть, что на баржах. А у радиста вечный запор, неделями не ходил. Он взял автомат и пошел туда, причём самым последним. Он в кубрик зашел, и ему захотелось в туалет: он прислонил к стенке автомат и сел. Дуется, дуется, - вдруг слышит шорох слева. Он глянул, - а там три немецкие морды с автоматами, торчат из люка. Он мгновенно опорожнился, - навалил такую кучу, что никто не верил, что это мог сделать один человек. И не может дотянуться до автомата! А они кричат: "Гитлер капут! Гитлер капут!" Так он еще и героем пришел.

 

Потом были еще операции, и вот мы подошли уже к Вене. Первый мост уже был взорван. Окраина Вены, тепло, солнышко, мы ходим по берегу. Вдруг - боевая тревога. Я лечу на катер, занимаю свое место. Смотрю, - откуда не возьмись, пришел десант, 100 человек. На первый и второй катер по 50 человек с полным вооружением и три катера прикрытия. Наш катер пошел. Я поразился, гляжу, - куда же мы идем? Разворачиваемся в город, по обе стороны центр Вены. По одну сторону дома такие культурные, многоэтажные, - а по другую сторону небольшие домишки вроде пригорода. Мы разворачиваемся, идем туда. Думаю: "что это такое?" Мы прошли первый мост, и началась стрельба, - а второй мост еще целый. Его видно было далеко, километра за три. Я вел такой огонь, - за всю войну столько не стрелял! Без конца стрелял, - и пулемет перегрелся, стал заедать. Я выскакивал, выбивал. Берег-то в 50 метрах! Прорвались, высадили десант сюда и сюда. Десантники захватили мост, он был заминирован, - они разминировали и держали его. А мы повернули и назад. Мы выходили из боя, и я ещё думал: "надо прекращать стрелять". И вот опять катер снова разворачивается и снова идет туда же. Думаю: "что за черт!?" А там подбитый катер вертится на воде - это мы за ними пришли. Я вел такой огонь, что убил - не убил, не знаю, - но то, что не давал им поднять голову, это точно. Мы взяли этот катер и притащили. Потом нам дали задание, этот катер отвести в тыл: мало ли немцы прорвутся. Мы вышли, прошли метров 800, и вдруг взрыв, и мотор у нас разлетелся. Буквально на 3-4 минуты если бы мы там задержались, - то там и остались бы.

 

На этом вся война у меня закончилась. Дальше уже мы не пошли. Мы были подбиты, нас потащили в Вену и Братиславу на ремонт. Там есть город Линц, и в нём монастырь, который весь был забит вином. Мы пошли туда, набрали много вина всякого сорта. Я встретил пехотинца, которого в одной из операций тащил раненого, мы с ним раскрыли бутылочку из моего запаса. Так война окончилась!

 

- А.Д. Второй орден Красного Знамени Вы получили за Вену?

 

- Да. Поэтому когда меня спрашивают, я знаю, что это дали за Вену. А вот первый "за хорошее поведение". Действительно, вел себя нормально.

 

- А.Д. За Вену командир получил, вы, еще кто-то получил? Или весь экипаж был награжден?

 

- Экипаж, конечно, был награжден. Кто-то медали получил, звездочки. Мой друг Москаленко - он медаль Ушакова получил. Он был в машинном отделении, а я бы там не стал служить не за какие гроши. Тебя лупят, там бензин. А ему доверяли стоять у мотора, когда шел десант. Там же нужно четко выполнять. Командир дает вперед, назад, - а ты выполняешь все это.

 

- А.Д. Как встречали 9 мая?

 

- Ничего особенного не было. Мне вообще пить не хотелось, но вроде не хотелось и отставать. У нас все было поровну - и юнги, и другие равны. Ещё в Батуми было: убили как-то дельфина, продали его, водки набрали, и мне, юнге, стакан налили. Как откажешься? Глотнул - и, конечно, с копыт.

 

- А.Д. После войны сами готовили?

 

- А как же!

 

- А.Д. На гражданке готовили, или на войне наготовились на всю оставшуюся жизнь?

 

- Жены же у нас есть. Я и сам могу, что хочешь приготовить, но любви к этому делу не появилось.

 

- А.Д. На катере был медицинский работник?

 

- На катере не было, был в штабе. Когда катера стоят на приколе, он день находится на катере, спать уходит. У нас на катере в рост не встанешь в кубрике. У командира каюта - половина гардероба, только ноги протянуть, и вот такой столик. Спали по двое. Борт был обмазан пробкой на растворе, но от стрельбы она отлетела. Там холодно, тут течет. Проснешься, - одеяло к борту примерзло.

 

- А.Д. Спали в кубрике?

 

- Да. Зимой плохо, холодно. А летом жара.

 

- А.Д. Когда тяжелее: зимой или летом?

 

- Зимой всё же тяжелее. На Дунае передышки почти не было. То войска переправлять, то высаживать десант. Для чего его высаживают? Вот на железную дорогу мы их высадили, - и они там остаются, бедолаги. Хорошо, если мы сумеем им подбросить боеприпасы, еды. Но задачу они свою выполняют.

 

- А.Д. Кто медицинскую помощь на корабле оказывал? Сами?

 

- Да. Если легкое ранение, то быстро перевязали, - а потом к доктору.

 

- А.Д. Сколько катеров в бригаде?

 

- В отряде 6 катеров, три отряда, по-моему. Там все перемешалось. Когда мы пошли в Вене брать мост, на полпути приходит радиограмма: "всем назад". Кто дал, так и не узнали. Какой-то радист передал командиру, но командир взял на себя ответственность: мост то вот он, уже рядом, около километра всего. И он пошел. Если бы там что-нибудь серьезное случилось, то его, конечно бы, судили. Но победителя не судят. Что главное, - за этот мост получили Героя Советского Союза сам командующий, еще там кто-то, и главное - танкист. Каким образом? Когда мост уже был захвачен, они первыми подошли к этому мосту, а Клоповскому:

 

- А.Д. Это Ваш командир?

 

- Да, тот самый, который взял на себя эту огромную ответственность, - ему дали орден Красного Знамени, как и мне. Он не ладил с командующим флотилией. Не любил его почему-то. Но во все дырки нас водил Клоповский. Там на фронте евреи - это другие люди. Но национальная еврейская черта у них у всех остается!

 

- А.Д. В чем это проявлялось?

 

- Меня поставили на камбуз, и вот он приходит: "Игорек, понаваристей мне". У него всегда в запасе продукты были. А другому еврею я однажды чуть яйца не оторвал. Клоповский мне говорит: "Игорь, сходи, уберись у меня в каюте". Я с удовольствием. Там офицерская каюта, всякие шоколадки. Я все убрал, смотрю, - там маленький пистолет Браунинг. Он как наш ТТ, только поменьше. Я начал его вертеть, а в это время напротив сидел на корточках Игорь. Мы его звали Игорь Пакардович, механик, - он тоже был еврей. Он прошел блокаду и никогда не наедался. Однажды банку свиной тушенки после обеда съел без хлеба, - правда, дристал потом. У него штаны были из кожи, великоваты, и вот так висели. Все время в паху рвались, он их зашьет, а они снова разорвутся, - он их зашивал проволокой. И вот он сидит на корточках, травит. Потравить он любил! А я в это время баловался с пистолетом, - и вдруг раздается выстрел. Он подскакивает, хватается за яйца, и бегом из кубрика. Я ему попал в этот шов! Чуть-чуть бы - и остался бы он без яичек.

 

- А.Д. Игорь Пакардович, - это Ваш механик?

 

- Да. Хороший мужик.

 

- А.Д. Как звали Клоповского?

 

- Семен Иосифович. Это был командир отряда. Как-то мы пошли к нему в гости, уже здесь в Москве, и нехорошо поспорили. Коля Москаленко стал утверждать, что перед операцией Эстергом подпортили мотор, чтобы туда не идти. А я знаю, рядом с нами стоял катер, там в моторе наддув лопнул, - даже бескозырка вылетела оттуда. Это я помню. Его жена тоже сказала, что "Семен мне тоже рассказывал, что это было". И я там немножко нагрубил. Потом я хотел пойти извиниться, но он уже умер, ночью. Лег спать нормально, и не проснулся. А она уже переехала. Очень хорошая была женщина.

 

- А.Д. Ваши бронекатера, они были нашего производства?

 

- Да. Они в Зеленодольске клепались.

 

- А.Д. Как вам ДШК как пулемет? Нормальный, надежный?

 

- Он много прошел. Сила у него страшная. Однажды мы стояли, и была команда "чистить оружие". Я на корме быстро почистил. А в рубке тоже пулемет на подставке. Рядом с нами был ещё один катер, мы лагом стояли друг другу, - то есть бортами. Только я закончил, и не знаю, что он там делал, но этот катер развернул пулемет в нашу сторону и "трык", очередь, - и прямо в нашу рубку. Так он пробил две плиты брони, которые немецкие пули не брали, и щечки пулемета насквозь. Вот какая сила! Поэтому когда я ночью стрелял, то если пуля ударялась об камень, то получился как взрыв снаряда. Я уверен, что если рядом кто-то был, то получил ранение. Хороший пулемет! Но дело в том, когда ты залез в свой отсек, там подставка, на которой стоит пулеметчик, - а на этом подушка такая. Этой подушкой, а фактически спиной ты крутишь. До гашеток я не достаю, - вот так, на вытянутых руках доставал. Думаю, узнают, - погонят. Тогда я что придумал? Вот эта самая подушка, я сел на нее, - а там перед самым пулеметом заклепан швеллер, и он выступает. И я на нем сидел. Так удобно было, но голова наружи. И смотри, сколько я прошел операций, - ни разу ничего. Везло, как дурачку.

 

- А.Д. Получается, что Вы сели на подушку, а ноги поставили на швеллер, который выше?

 

- Да, потому что я не доставал. Я пытался подставить ящики, но мог свалиться. А там очень удобно.

 

- А.Д. Когда Вы занимались десантными операциями, где размещался десант на катере?

 

- Часть в кубрике, часть на палубе, а некоторые в камбузе. Когда мы подходим, у нас два мордоворота выходят помогать, - потому что мы подошли к берегу, оттуда пулеметы бьют трассирующими, - у немцев все трассирующие. Солдатики не хотят прыгать за борт, - и они их берут за шкирку и выкидывают.

 

- А.Д. Сколько мог брать катер?

 

- 50 человек.

 

- А.Д. Иерархия в экипаже какая была? Командир, кто следующий за ним?

 

- Командир, механик и боцман.

 

- А.Д. Остальные все равны?

 

- У нас были такие отношения: не то что "Товарищ командир, разрешите обратиться", - а просто: "Командир, что делать?" А командир всех по именам звал: "Игорь, ну-ка, марш туда!" От этого и боеспособность.

 

- А.Д. Вы как относились к немцам?

 

- Я их страшно ненавидел! Когда наш десант захватывал пленных, они сразу эсесовцев отбирали и власовцев, - их сразу расстреливали. Их в плен не брали! Это солдаты рассказывали, мне-то не приходилось. А если солдат повел его, то пристрелит по дороге, скажет "хотел убежать".

 

- А.Д. Самым страшным, что было на фронте? Чего боялись, быть убитым или искалеченным?

 

- В то, что меня могут убить, я не верил, поэтому ничего не боялся. А вот взрослые думали, конечно, о семье. Особенно вечерами, когда погода плохая, вспоминают семью. Было несколько раз страшновато. А так я всегда шел с огромной радостью. Если куда-то в операцию меня не брали, это было несчастьем. И главное, что когда ты нажал на гашетки - улетучивается весь страх. Ты становишься как сумасшедший, что-то орешь. Я после операции приходил, - у меня кожа на пальцах клочьями висела, я их не чувствовал. Обрезанные, поцарапанные. Я чувствовал себя человеком. Это было самое счастливое время. Между нами говоря, я жалею, что закончилась война. Так говорить грех, - но я бы еще повоевал. Когда война закончилась, началась дисциплина, к которой мы не привыкли: "Как стоишь? Как обращаешься?"

 

- А.Д. Это было ощущение именно фронтового братства?

 

- Да. Ты нужен стране. Я такой маленький, а когда себя проявил, вообще ко мне отношение изменилось. То такое было снисходительное, могли сказать: "Юнга, смотай туда-то". А тут уже по-другому все пошло. На камбуз посылали очень редко.

 

- А.Д. Война снится?

 

- Каждый день. Особенно мне часто снится, чего же я этим ребятам руки не отрезал, наверняка, живы бы остались. Ивана-то я привез живого, хотя он и потерял очень много крови, а вот Витька: Если бы я ему отрезал ноги, там вена, ее можно было оттянуть и перевязать: Это часто снится, почему я этого не сделал. А так каждый день, чего-нибудь да вспомнишь.

 

- А.Д. Суеверия, предчувствия были?

 

- Ничего. Сейчас смотрю, - все стали верующими. А я как с детства не верил, рад бы поверить, но не могу. Ни разу, в каких только переделках не был, ни разу не вспомнил о боге. А вот в людей я верю: только люди могут мне помочь, только люди могут мне навредить.

 

- А.Д. Между операциями чем занимались?

 

- Ничем. Катер нужно чистить, мыть.

 

- А.Д. За войну Вы не были ранены и контужены?

 

- Был ранен, когда всем досталось, - когда мы в берег врезались, и разрывом снаряда двоих рядом со мной ранило. Но у меня царапина была. А вообще хотелось, чтобы ранило. Иной раз я специально морду высовывал из-за рубки. Не думал, что убьют, - хотелось, чтобы ранило, но легко. Чтобы сказать: "вот у меня боевое ранение". Все же меня ранило, но уже после войны, в ногу. Главное - из немецкого автомата, "шмайссера". Уже после войны в 1946 году некоторое время мы жили на берегу, пока нас не распределили. Нас послали в лес, заготовлять дрова, и уже осенью поехали их забирать. Мышей там было полно, бегали. Нас было человек 15, надо готовить, - а кто? Я говорю: "Давай я буду готовить", - и все приготовил. Они там тоже закончили работу, я им дал выстрел (у меня был немецкий "шмайссер", в нем было всего три патрона), и они говорят: "Иди сюда". Ребята все погрузили, и мы пошли ужинать. У меня один попросил этот "шмайссер": "попробую в дятла попасть". Он "тюк", - промазал. Потом берет этот автомат, а затвор отошел, и там остался еще патрон. Привычка военная нажимать курок, когда ствол к земле. Слышу - "трык", - и мне новые сапоги пробило. Посмотрел, касательное ранение, из раны торчит кость. Я эту кость вытащил, кое-как завязали, пошли на дорогу. Солдаты меня привезли в находящийся рядом военно-морской госпиталь, и там мне делали операцию. Наш начальник по дороге взял бутылку водки, я выпил полстакана, и всю операцию видел.

 

А.Д. Его судили?

 

- Нет, я наврал. Он говорит: "Застрелюсь!" А я ему говорю: "Не валяй дурака. Дело было так: ты шел впереди, автомат у тебя был за плечами. Я шел сзади, чуть сбоку от тебя. Ты задел за кустарник, затвор отошел и выстрелил". Ему, правда, дали 20 дней губы, но не судили. Ко мне в госпиталь приходил следователь.

 

- А.Д. Во время войны Вы сталкивались с Особым Отделом?

 

- Да. Когда я добрался до Новороссийска.

 

- А.Д. Я имею в виду уже на катерах, когда Вы воевали?

 

- Нет. Обязательно была контрразведка.

 

- А.Д. Конфликты решались внутри экипажа своими собственными методами?

 

- Никаких ссор почти не было. Делить там нечего было. Еды было полно, - а что еще надо?

 

- А.Д. Случаи трусости были?

 

- Я рассказывал, как Иван побежал: Когда сзади нас подорвался катер, я перепугался, я понял, что нахожусь на минном поле. Непередаваемое ощущение. У меня был порыв, - мотануть на берег. Да и у всех он был, конечно. Но все держались, и я быстро успокоился.

 

- А.Д. Деньги вам платили?

 

- Мне ничего не платили. На "Волге" мне давали 5 пачек папирос, тоненькие такие, - но курить не разрешали. Я их продавал, покупал апельсины, конфеты.

 

- А.Д. Юнгам не полагалось?

 

- Нет. Это фактически внештатная должность. Но были и штатные юнги, они окончили Соловецкое училище, стоят где-то на учете.

 

- А.Д. Снабжали вас хорошо или вы за счет трофейных продуктов питались?

 

- Нам выдавали, но, конечно, у нас были и трофеи. Потом мясо. Ходят коровы, ты ей промычишь в спину, она повернулась, - наша, советская, "пошли".

 

- А.Д. Вам полагалось 100 грамм?

 

- У нас этого вина было - залейся. Никто и не пил. Бывает, вечером тоскливо станет: "Игорь, ну-ка сбегай, принеси чайничек". А на корме у нас был бочонок ведер на 6-7. Достали вина, туда залили, и там получилось смесь. Кружку махнешь - и уже пьяный. Принесу чайник, они сидят, киряют, но не напиваясь. Так, для расслабления. Замерзнешь, согреешься немножко.

 

- А.Д. Занятия с вами проводили?

 

- Обязательно.

 

- А.Д. Часто?

 

- Редко. Вот после войны уже началось: "Как стоишь? Почему гюйс грязный?" Когда война закончилась, нас поставили в ремонт, и тут стали собирать бригаду из трофейных катеров: три катера, тралить мины, на которых мы подрывались. Уже с другого катера назначили. Думаю, - надо действовать. Я к другому юнге подошел: "Чего ты пойдешь? Война кончилась, а вдруг тебя убьют". Он с удовольствием согласился. Тогда я пошел к командиру и попросился

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

QUOTE (ak1945 @ Aug 17 2010, 02:55 AM)
QUOTE (петрович @ Aug 15 2010, 05:18 PM)
QUOTE (vvall @ Aug 15 2010, 03:59 PM)
QUOTE (петрович @ Aug 14 2010, 09:57 AM)
По биографии в ПКОС  БКЗ у него нет.

А кто на фото?

Хлынин из 15 ГШАП

Пахомов Игорь Николаевич

Версия для печати Отправить на e-mail

Краснофлотцы

Страница 1 из 9

 

Краснофлотцы, великая отчечественная война, Я помню, I remember, разведчики, Минометчик, Летчик-бомбардировщики, Самоходчики, Летно-тех. состав, ГМЧ Катюши, Снайперы, Пехотинцы, Пулеметчики, Танкист, Летно-тех. состав, Летчики-истребители, Летчики-штурмовики, Связисты, Зенитчики, Артиллеристы, Партизаны

 

Краснофлотцы, великая отчечественная война, Я помню, I remember, разведчики, Минометчик, Летчик-бомбардировщики, Самоходчики, Летно-тех. состав, ГМЧ Катюши, Снайперы, Пехотинцы, Пулеметчики, Танкист, Летно-тех. состав, Летчики-истребители, Летчики-штурмовики, Связисты, Зенитчики, Артиллеристы, Партизаны

 

 

Краснофлотцы, великая отчечественная война, Я помню, I remember, разведчики, Минометчик, Летчик-бомбардировщики, Самоходчики, Летно-тех. состав, ГМЧ Катюши, Снайперы, Пехотинцы, Пулеметчики, Танкист, Летно-тех. состав, Летчики-истребители, Летчики-штурмовики, Связисты, Зенитчики, Артиллеристы, Партизаны

 

 

Краснофлотцы, великая отчечественная война, Я помню, I remember, разведчики, Минометчик, Летчик-бомбардировщики, Самоходчики, Летно-тех. состав, ГМЧ Катюши, Снайперы, Пехотинцы, Пулеметчики, Танкист, Летно-тех. состав, Летчики-истребители, Летчики-штурмовики, Связисты, Зенитчики, Артиллеристы, Партизаны

 

- Я родился в 1928 г. в Северной Осетии, в городе Ардон. Моя мать из Воронежа, а отец с Кавказа: русский, но из Майкопа. Мать умерла, и меня отправили к тетке. Кругом осетины, но там русский поселок был: свой гараж, пекарня, магазин. Когда мать умерла, отца уволили, и он куда-то исчез. Потом нашелся, написал: "приезжай". Как раз 22 июня приходят от него деньги, - и война началась. Я приехал к отцу, а через месяц его забрали, - и я остался с мачехой. У мачехи был еще пацан, и у нас с самого начала не заладилось. Я мальчишка был начитанный - мать меня научила читать ещё до школы. Когда я пошел в 1-й класс, то уже прочитал "Робинзона Крузо"! Я очень много читал про беспризорников и решил удрать от мачехи. Решил - и удрал: сел на поезд и поехал. На этом поезде я доехал до Орджоникидзе, - тогда город назывался Владикавказ. В 12 часов поезд загнали в тупик и всех выгнали. А это зимой было дело, - мороз не сильный, около 10 градусов, - но всё равно. Всю ночь я шатался по городу, уже было замерзал, но меня взяли в милицию и отправили в детприемник. Там меня искупали, переодели, и повели в общую комнату. Комната здоровенная, там человек 20 разного возраста: от 8 до 14 лет. Двери стеклянные, огромный коридор, спальни, туалет и карцер. Я смотрю, - там бедлам. Они в войну играют: на шею друг другу садятся и сбивают один другого. Воспитательница меня впустила, я потихоньку встал около стены и смотрю. Подходит такой же шкет, как я. "Ну, ты, фраер, откуда ты?" Мне такое обращение не понравилось. Я говорю: "А тебе что за дело?" Он мне по блатному саечку, - а я ему "дзинь" по шее. Я ему врезал! У меня опыт по этому делу был, мы во дворе без конца дрались. И тут вся эта шарага бросила играть и набросились на меня. Схватили, бить не били, - но потащили меня в угол, разорвали на мне одежду. Воспитательница все же вытащила меня оттуда. Я был перепуган, и она меня спросила: "Кто тебя?" Книги помогают в жизни: я знал, как себя вести, - ни в коем случае нельзя выдавать, кто тебя бил. Я говорю: "Не знаю" - "Ну, ладно". Отправили меня к девчонкам. Они говорят: "Мальчик, тебя здорово побили?" Я попросился оттуда: они без конца ноют, жалеют меня. Сижу в коридоре, думаю, что будет дальше. Смотрю, - выскакивает из общей комнаты мальчишка-ингуш без одной ноги - и помчался на одной ноге в туалет. Потом говорит: "Что ты сидишь? Заходи, тебя никто не тронет". Я вошел и на меня никто не обратил внимания. В эту компанию я очень быстро вжился.

 

Я врать не умел, - а ведь можно было сказать, что я из Воронежа, откуда моя мать. А так мачеху заставили меня забрать, и мы снова мы не поладили. Она говорит: "Отца убьют, а ты останешься на моей шее!" Из-за этого я опять убежал. Но опыта я уже набрался, - и рванул на Кавказ. Там я путешествовал по разным городам, и на одной станции увидел эшелон. Смотрю - мальчишка моего возраста одетый в шинель. Я подумал: "а почему не я?" Воевать же едут! И давай искать, куда меня бы взяли. Ходил по воинским частям, просился, но никто меня не брал. Вечерами милиция ловила там пацанов с оккупированных территорий, которые подавались в теплые края - там же зима относительная: 5-6 градусов тепла зимой. Сделают облаву, подержат, а потом ночью посадят в поезд: "Вези в Баку, или там, за городом высадишь". И в Баку, и в Батуми, и в Сухуми я доезжал. Понял сразу - надо попасть в солдатский вагон. В основном третий, и ещё иногда четвёртый вагон был с солдатами. Я знал, что если я туда доберусь, то меня никто меня не вытащат. Я туда проникал - и под лавку спать. А утром просыпаюсь: "О, у нас гости!" По дороге покормят. Я так привык к этой голодовке, что два дня свободно мог не испытывать чувство голода - только на третий день очень хотелось есть. Один раз просыпаюсь, - приехали в Поти. Поезд назад идет вечером, нужно еды добыть. Где? На рынке. Направился на рынок, и вдруг с правой стороны смотрю, - стоят корабельные мачты. Думаю: "что такое?" Я даже понятия не имел, что там море. Думаю: "пойду". Я пошел, и пришел прямо к проходной. Конечно, меня не пустили, но я знал, что где-то должна быть дырка. Я увидел, как вдалеке стоят три маленьких пацана. Раз, думаю, они залезли, - то дырка где-то есть. Нашел дырку, пролез туда и хожу. Корабли стоят - красавцы. Я первый раз такие видел. В иллюминаторе горит свет, мне так завидно стало. Остановился я около сторожевика "Шторм". Это такой красавец, - небольшой, тонн 150. Он сопровождает караваны, охотится за подводными лодками. Красота, в общем. Я встал, рот разинул и смотрю. Сходит матрос, подошел ко мне, стал расспрашивать. Я сказал, что беспризорник. Правда, я не сказал, что удрал от мачехи. Мол, нас эвакуировали, и мы растерялись. Он меня спрашивает: "Ты кушать хочешь?" Странный вопрос! Во время войны кто не хотел кушать? Он побежал, притаскивает селедку и здоровенный ломоть хлеба. Я это дело умял, наелся, и думаю: "зачем я буду куда-то ехать? Там надо сомнительным способом добывать себе пищу, а тут подошел, и тебя накормят". Ладно, я посмотрел - там здоровые ящики. Я оторвал одну доску, а внутри здоровая динамо-машина, там свободно. Я залез вовнутрь, одну доску подстелил, другой накрылся. Это было в апреле. В марте-апреле там еще холодно, но я уже привык, потому что спать приходилось в подъездах. Удивительное дело, беспризорничал, ничем ни разу не болел. Я тут же "нырк", - и заснул. Слышу, утром будят: "Вставай, завтракать". Я встал, меня накормили. Потом матросы говорят: "Давай мы его приоденем. Что он в старье рваном?" Они мне дали белую робу, бескозырку. На бескозырке даже была лента с надписью - "Шторм". Ботинки маленькие не нашли, и штаны тоже не нашли: дали большие. Я штаны заворачивал в портянку - и в ботинки.

 

Там я и остался. Достал котелок, подхожу к ним, они мне наливают, - и поел. Я им понравился, мне стали доверять. Ходил в город с мелкими поручениями: девчонкам передать записки. Я все выполнял! Иногда мне говорили: "отнеси в школу робу". Это значить, продать ее. "Сколько принести?" Сколько сказали, столько я приносил, остальное разрешали взять себе. Конечно, робу я продавал чуть подороже. Там столько было кораблей, там почти весь флот собрался. Одессу уже сдали, а Севастополь еще нет. Те самые маленькие пацаны, которых я видел, на другой день вижу - они раздетые. Я говорю: "Кто вас так?" - "Да тут с базара пришли два пацана, и они нас раздели". Эти пацаны куда-то ушли, я их больше не видел. Смотрю, в обед встречаю двух моих сверстников. Один моего телосложения, а другой чуть покрепче. Я у них спросил: "Вы пацанов раздели?" - "Да. А тебе что?" Говорю: "Они же маленькие, лет по 8-10!" Слово за слово, - и мы драться. Дрались, дрались, в конце концов, меня укусили за руку, потом матросы подошли, нас разняли. Сидим мы на бревнах, я вытаскиваю кисет и закуриваю, хотя особо не курил. Один из пацанов, Толик, говорит: "Дай закурить". Я дал, и мы, в общем, подружились. А этот второй мальчишка был "квалифицированный". У него была ножевая рана в груди, он уже привык воровать и ему такая жизнь нравилась. Он ушел на рынок, а мы с Тольком остались. Матросы со "Шторма" просили забрать меня, но командир не стал брать на себя такую ответственность. "Шторм" без конца в море, бомбежки, и всё такое.

 

Мы пристроились к подводникам с "Щуки", которые нас приютили. Там зарядный ящик, где заряжают аккумуляторы, - туда накидали полушубки, и мы с Толиком там остались. Толик страшно не любил умываться. Когда у него лицо становилось черным, как у негра, они его поймают - и под кран. Я-то следил за собой, делал то, что меня попросят. Стали пускать на лодку, в надстройку, - подраить там и покрасить, потому что взрослый туда не залезет. Дело доходит до того, что меня хотят взять. Однажды командир и комиссар подзывают меня: "Пойдешь к нам?" - "Конечно, пойду!" Подзывают боцмана: "Давай, зачисли его на довольствие. Приоденьте его". И в это время подходят два капитана 3-го ранга: один начальник флагманской бригады, а другой главный врач бригады. Пришли, поздоровывались, - а мы стоим рядом с Толиком. Спрашивают: "А это что за пацаны?" Командир говорит: "Одного мы хотим взять" - "Давай и мы возьмем. В санчасть можно его взять. Пойдешь?" Я так растерялся! То никуда, а то сразу два предложения.

 

В санчасти была матроска, женщина, и через час я был вымыт. Я выглядываю в иллюминатор: Толик ходит грустный, один он остался. Потом к нам еще один пацан подсоединился, Вовка, - хороший мальчишка, еще не разбалованный. Толик лодырь был, и воришка уже. Они друг друга страшно не любили. А ходили мы все втроем. Спали на здоровых кабельных подушках. У них посередине пусто, - и это была наша квартира. Толик что-нибудь достанет, со мной делиться, говорит: "Вовке не давай". Я говорю: "Как не давать?", - и даю Вовке. Вовка достанет: "Толику не давай". Но Вовка такой хороший мальчишка был, и потом его тоже куда-то взяли.

 

Помню, какие были налеты на Поти. Даже по два раза в день, - но налеты разведывательные, не бомбежка. Но весь флот всё равно открывал огонь, - такой гром был! Мне дали санитарную сумку, и указали место, где при боевой тревоге я должен был находиться и вести наблюдение. К этому времени я считался уже не на лодке, а на базе подводного флота. Это было пассажирское судно, на котором из Испании, когда там была война, привезли детей - и так оставили здесь. Комфортабельный, красивый, 13,000 тонн - такая махина, и вдруг эта махина подпрыгивает! Я сразу понял, что рядом разорвалась бомба, схватил сумку и побежал на ют. Тут поставили дымовую завесу, ни черта не видно. Гром такой, - куда они стреляют?! Просто делают завесу. Смотрю, - стоит матрос, внешне он спокоен, но у него коленки ходят ходуном. Я говорю: "Что же у тебя так коленки трясутся?" Представляете, пацан, и вдруг взрослому делает замечание. Он мне ничего не ответил, отошел.

 

 

Я пообвык, отъелся в Поти. Нет, не нравится мне это! Войны нет, что это такое, один раз бомбежка была! И тут еще мне нанесли страшное оскорбление: меня послали учиться в школу. Представляете, вояку, - и вдруг за букварь. Это было для меня оскорблением: Походил я немножко в школу, и тут матросов стали брать в морскую пехоту под Новороссийск. Севастополь мы снабжали, при мне уже Севастополь сдали. Наши закрепились на окраине Новороссийска, - и вот туда набирали морскую пехоту. Набирали самых лучших. Казалось бы: в тылу сытно, спокойно, - а очередь у контр-адмирала стоит! Все хотят туда попасть. Он уже часового поставил, никого не пускает. Я решил с ними потихонечку двинуть, там был один мне сочувствующий. Думаю так: когда они сядут в вагон, я тоже туда. Уже в дороге объявлюсь, - и никуда они не денутся. Я с корабля оделся во все, что у меня было. Прихожу на вокзал, а они уже уехали. Я решил догонять, и добирался до самого Новороссийска: то на машине, то на чем-то ещё. На чем я только не добирался!? Поезда тогда ходили только до Сухуми, а дальше до Сочи не было дороги. В конце концов, добрался я до фронта. Там идет огромная Цимесская бухта, а на той стороне немцы. В бинокль их видно. Я уже дошел до Кабардинки, а дальше уже Новороссийск. Дует норд-ост, сбивает с ног. Я посидел два дня у солдат, потом ветер утих и мы пошли. Солдаты идут грустные, а я веселый, - иду на фронт. Дошел до фронта. Солдат пропустили, а меня в контрразведку. И давай меня проверять на вшивость! По ночам обычно вызывает следователь и давай: "Ты скажи, кто такой Юрка Кривой? Когда последний раз видел Саньку-рулевого?" В таком духе вопросы. Я говорю: "Я их знать не знаю. Позвоните на корабль. Я месяцы как ушел с корабля!" Видимо, они позвонили, потому что меня выпустили и дали документ, что я воспитанник такой-то военной части. По этому документу меня кормили в столовой. Я опять прибыл в Поти на Черное море. Вышел приказ командующего: пацанов не брать - гибнут пацаны вместе с взрослыми.

 

После этого я подался на Каспий. Решил - прямо к командующему. Так и так говорю: "Я из-под Новороссийска" - "Что там?" А я там наслушался разговоров, да и язык у меня был подвешен. Меня мать всегда заставляли пересказывать, что я прочитал, как день провел. Я врать мог уже к тому времени. Он меня отправил на корабль "Красный Азербайджан", это был монитор. Там я по-настоящему увидел море, в такой хороший шторм попали, 11 баллов. "Оморячился" немножко. Но опять же, войны нет. Тут я стал баловаться, и они меня решили отправить учиться. Опять! Второе оскорбление нанесли. Побыл я немножко в школе, взял справочку, и помчался на Черное море. На этот раз я осел в Батуми. Тут как раз пришли десантные бронекатера, и я около них вертелся. Я уже все умел делать: на корабле юнги все умеют делать, без работы там не сидишь. 12 человек команда, готовят по очереди. Всем это осточертело. И команда 321-го катера меня спросила: "А ты готовить умеешь?" - "Конечно" - "Давай, свари чего-нибудь". Я взял у них 2 или 3 стакана риса, пошел на рынок, продал рис, купил все для борща: свежей капусты, картошки, морковку, петрушку. Я ни разу в жизни не готовил, но видел, как это делает мать. И такой борщ замастырил! Всё, - они меня оставили, и я до самой гибели катера не вылазил из камбуза. Правда, по боевой тревоге я был вторым номером у пулеметчика. Чистил пулемет, разбирал, собирал. Нас на платформы, - потом к Днепру, на Черное море, потом в Одессу.

 

- А.Д. Вас везли по железной дороге?

 

- Да, через Москву. По дороге мы еще мальчишку-азербайджанца взяли, он маленький, жалко стало, и он мне помогал. А спал он: У нас орудийные башни были сняты, там место было, и туда накидали телогрейки. Да и потом, уже когда пришли в Днепропетровск и нас спустили в воду, - куда его девать? Яшку-азербайджанца взяли в Керченскую бригаду. И потом вниз по течению мы пошли своим ходом в Очаково. В Херсон, потом в Очаково, потом в Одессу. В Одессе взяли десант и пошли. Как раз началось наступление, и я все боялся, что меня оставят на берегу. Но мы попали туда, - и пошла война по Дунаю.

 

- А.Д. До этого наступления войны не было?

 

- Не было. К примеру: велели нам атаковать румынский гарнизон. Мы приготовились воевать, подходим. Они стоят - человек 200 с белым флагом, генерал стоит, нам честь отдает. Что это за война!? Там еще командующий у болгарского принца отжухал себе яхту, и на ней находился. Нас поставили ее охранять. Он идет, мы за ним следом. В лесу он встанет, мы рядышком. Я к тому времени уже освоился. Мне уже надоело на кухне, там же никакой помощи. Сам варишь, заготавливаешь дрова сам, посуду моешь, картошки чистишь, - всё сам. Хоть бы помощь какая-нибудь была! Так все надоело, я уже начал огрызаться. Я помню, остановились мы в лесу. Только-только эту местность освободили, а в лесу еще окруженцы, немцы. Мне говорят: "Если ты такой смелый, такой острый, нам нужно одного человека в лес, а второй стоит на катере". Я пошел в лес метров на 50-60: сижу в лесу, и если там нападение, то я поднимаю тревогу. Но я и первая жертва, конечно. Страшновато сидеть, - потому что ежи бегают, а кажется, что люди. Но терплю. Главное, вахту поставили с 23.00 до 3 часов, самая паршивая вахта, "собачья" называется. Но ничего, выдержал я это дело. Потом пришли мы в Белград, приехала концертная группа. Они на берегу давали концерт, а меня заперли в фортык. На носу такое помещение, и я весь концерт просидел там. Концерт кончился, тогда меня выпустили.

 

- А.Д. За что?

 

- Кому-то нагрубил... Пацан был! И ещё было: стояли в Новом Саде, и я стоял ночью на вахте. А там байдарок было полно. Я взял байдарку, давай кататься. У нас еще собака была, и вот идет проверяющий, а вахтенного нет - только собака. Наказали меня. Потом, уже после этрого Нового Сада мы пошли в операцию. Идем тихо, ночью - как в основном и ходили. Я залез в пулеметный отсек, а там вал проходит, такой грохот. Я не выдержал, вылез в камбуз. Там просто яма, крышками закрывается, и все. Я сел туда и сижу. Как начали пулеметы настоящими трассирующими бить, - кажется, что они себя летят. Я скорее в люк. Там башеный пулемет, бронированный, одномоторный. Там двухмоторные были и одномоторные. Потом меня подначивали, говорят: "Юнга так перепукал, что чуть меня не задавил!" Мы пришли на место и высадили десант уже под огнем, захватив плацдарм. Позже мы снова пришли туда. Погода была мерзкая, январь, дождик. Мы подошли, там огромный луг и холм, поросший лесом. Говорят: "надо раненых забрать". Надо бежать метров 800 по лугу, а поскольку дождь, то он мокрый очень. Мы побежали, справа в километре деревня, - и вот из этой деревни из пулеметов по нам они так рассеянно палят: мы не обращали внимания. Я прибежал, взял одного радиста, который три дня сидел в яме, в воронке, в ледяной воде, и корректировал огонь. Он настолько ослаб, что едва ходил. У него три ящика с аккумуляторами. Я взял его под ручки, один ящик ему дал, два на себя погрузил, и мы пошли к катеру. Тут немцы нас снова заметили, и давай с минометов бить! Тот там шлепнется, то там шлепнется. В конце концов, мы до катера почти дошли и вдруг метрах в десяти сзади взрывается мина, - даже траву покосило. Радист говорит: "Я дальше не пойду, это "вилка". Они взяли нас в прицел". Я говорю: "Да тут осталось немножко!" Он говорит: "Нет". В том месте как раз куча ящиков из-под боеприпасов лежала. Он залез под эти ящики, а я побежал. Меня уже там ругают, потому что катер был вынужден отойти, по нему начали бить. У нас на некоторых катерах стояли "катюши", которые днем вели огонь. Неделю или две мы там воевали, потом все-таки освободили эту местность.

 

 

А.Д. Парень, радист, он потом пришел?

 

- Да. Потом он меня увидел уже на берегу. Я говорю: "Ну как ты? Живой?" - "Живой. Отсиделся. Потом пришли ребята, забрали меня". Потом этого парня я уже за Веной встретил, - и он мне подарил часы.

 

Хорошо, теперь идти нужно в настяощую операцию, на город Вуковар. Мы всё погрузили и пошли. Шли долго, потом ворвались в город. Там все еще спали. Пленных взяли, - потому что они не ждали нападения. Но наш катер на реке - отличная мишень. А если поставят дрянную пушченку или крупнокалиберный пулемет? А ведь он может пробить нашу броню. Два катера ходили вдоль города, отвлекали огонь на себя и гасили его. У нас два пулемета ДШК и пушка с танка Т-34, вместе с башней. Мы пуляли. А остальные катера дивизиона всю ночь перевозили в город "братушек", югославских партизан. Напротив этого города была речушка, мы утром туда спрятались, и тоже помогали: А за городом было 50 немецких танков. Наши захватили плацдарм и держали их. Там еще был мост, они не стали его брать, думали, что там ничего нет. За мост тогда бы танки не прошли... Среди белого дня мы стоим у самого устья и стреляем: а там, на плацдарме наш корректировщик, он нам помогает. Вдруг мимо нас промчался двухмоторный катер и ушел в город. Среди белого дня! Он не вернулся. Два дивизиона катеров было: наш с Керченкой бригады, и другой с Сулинской бригады. И когда мы вышли из Белграда, Будапешт был занят - и мы каким-то окольным путем хотели выйти за Будапешт. И вот мы, Керченская бригада, пошли - но по дороге нас двоих вернули и придали Сулимской бригаде. Командир бригады нас вызвал - стоянка была дальше по речушке. "Идите, выручайте своего!"

Краснофлотцы, великая отчечественная война, Я помню, I remember, разведчики, Минометчик, Летчик-бомбардировщики, Самоходчики, Летно-тех. состав, ГМЧ Катюши, Снайперы, Пехотинцы, Пулеметчики, Танкист, Летно-тех. состав, Летчики-истребители, Летчики-штурмовики, Связисты, Зенитчики, Артиллеристы, Партизаны

 

Надпись на обороте: На

 

память боевому другу

 

(бывшему юнге БК-321

 

КДуФ) Игорю Николаевичу

 

Пахомову от кап. Лейт.

 

В отставке Честнова

 

Леонида Григорьевича,

 

бывшего командира БК-321.

 

Наш боевой путь прошел

 

от Батуми до Вуковара

 

26/XI.70 (фото 1948 года

 

перед увольнением

 

в отставку)

 

- А.Д. Катер, который промчался, был из вашей бригады?

 

- Да. И вот пошли мы. Все уже ночь не спали, - и я, как и все, не спал. На нашем катере был пацан с 1927 года, - на год старше меня, но уже призван: его Славка звали. И вот когда катер идет, мы с ним за рубкой, а когда он разворачивается, переходим на другую сторону, чтобы не задело. Утром я всех покормил, как обычно, - но что-то они были недовольны, меня отругали. Обычный флотский завтрак какой? Кусок хлеба, масло и чай, - вот и все. А тут видно проголодались. "Ладно, - думаю, - Я вам нажарю картошки". Это было лакомство, хотя и трофейные консервы были. Я сижу в камбузе на корме, мы вышли в город. Смотрю, - город мертвый. Ни души, не стреляют, ничего. Думаю: "что я буду сидеть? Надо набрать картошки". На самой корме был камбуз, там в трех метрах лежал мешок с картошкой. Я взял ведро и вышел туда, - стою, как дурачок, на пистолетный выстрел вышел. Что значит пацан был, не соображал! Мы развернулись и пошли вниз по течению. Я смотрю - с левой стороны лагом к берегу стоит катер, на нем три дырки и три трупа валяются. Мы прошли его, развернулись. Я не знаю, что хотел командир, - наверное, хотел к ним подойти. И тут с берега раздался грохот выстрела. Я глянул - в рубке дыра, и оттуда вылетел фарш с волосами, настоящий человеческий фарш. Я, конечно, опешил. А катер на полном ходу врезался в лес. Тот катер лагом стоял, а мы носом врезались прямо в затопленный половодьем лес по самому корму, что нас и спасло. Мотор тут же заглох, и нас стали спокойно расстреливать. Я как открыл рубку, глянул, - а там вот такая куча мяса: руки, ноги. Всё это шевелиться, ругается матом. Смотрю, оттуда вылез Честнов, командир катера, - глаз у него висит, все в крови. Пошатываясь, он ушел в кубрик. Потом встал Иван, рулевой. Смотрю, - у него рука оторвана начисто, висит на коже, и глаз на роже висит, вылез. С правой стороны, как снаряд попал, пулеметчик лежит, - одна нога оторвана начисто, а вторая в двух местах перебита. Что делать? Я подлез к командиру, и тут заработали пулеметы. "Что делать, командир?" - "Скажи радисту, пусть дает SOS". В это время радист Володя Чугунов вылез из рубки, кричит: "Рация не работает!" А на корме метров в 10 у нас пулемет. Пулеметчик башню вертит, а танка не видно, - он там где-то замаскировался в развалинах. И вдруг в него - бах! Разлетелась вся башня на корме, пулемётчика разнесло, и его кишки повисли на деревьях. Мы тут как раз трое были. Радист вылез, и он загородил меня. Я смотрю, у меня на глазах у него провалилась переносица, и в колено попал осколок. Второй сидел в рубке, ему попало в задницу. Всем попало, - и мне тоже попало. Вот такой осколок с палец, он мне прошил телогрейку и застрял в руке. Я чувствую - что-то больно, а когда задрал, то там как кошачья царапина была, я её потом йодом замазал.

 

Все побежали в кубрик, и командир тоже побежал, а я остался. Взял автомат в рубке, - он весь в мясе был, и я его малость почистил. Я не брезгливый пацан был. Залез под танковую башню, в котором располагалось носовое орудие. Мы ее развернули, когда в лес врезались, ее заклинило, - и теперь башня ни туда и ни сюда. Я за ней сижу. Витька-пулеметчик из рубки кричит: "Ребята, помогите!" Куда помогите?! С этой стороны начал бить пулемет, потом справа начал бить пулемет. У меня сердце не выдержало, я побежал, схватил его, а он здоровенный двухметровый парень! Я его поволок по палубе, ноги у него болтаются, одна нога оторвана, а другая переломана, он орал. Все же я его подтащил к кубрику: "ребята, принимайте", - и спустил его в кубрик. А сам снова залез туда. Побыл, побыл, думаю, - надо же узнать, что команда собирается делать. Нырнул в кубрик. И когда я к ним спустился, в это время в нас попал третий снаряд. На рубке стоял башенный пулемет, там никого не было, но он разлетелся. Я выскочил туда, посмотрел, - а там, где я лежал, вот такие куски брони от этого пулемета. Мне везло просто, как Иванушке-дурачку.

 

Один матрос выскочил, у него орден Красной Звезды. Молодой, лет 35, хотел с катера спрыгнуть, побежал. Я кричу: "Иван, ты куда?" Он обернулся: "Игорь, убьют!" Я, как взорвался, понес на него матом. И он послушал меня, мальчишку. Ему до самой смерти, наверное, стыдно было, - потому что потом, после войны, я писал ему и он знал мой адрес. Но он так и не откликнулся, - и я не стал его смущать, и об этом случае никому не рассказывал.

 

Спустился я снова в кубрик, смотрю, - командир держит совет, что будем делать. Оставаться нельзя, нас сейчас будут бить в упор. Катер маленький, набит боеприпасами и авиационным бензином. Он рвется не хуже снаряда. А там несколько тонн этого бензина, надо скорей смываться. Но как тогда раненые? С ранеными никак нельзя в этот лес нырнуть.

 

- А.Д. Думали бросить катер и идти пешком?

 

- Да. Командир говорит: "Ребята, надо уходить. Но кому-то надо остаться". Все молчат. Он всех обвел взглядом, все молчат. Я сидел около него. Он посмотрел на меня: "Игорь, останешься?" Я до сих пор не могу понять: Флотский закон - первым делом спасают женщин, детей. А тут такое. Но я говорю: "Останусь". Они в лес. По ним из пулеметов, треск в лесу, пули попадают в стволы, - и они ушли. Мы думали, что дальше будет берег, а это оказался остров. Мало того, что он сам залит водой, а там еще такая протока. Не знаю, как они добирались. Январь месяц, страшная холодина: Все ушли. И вот я снова лежу, нехорошо на душе, - все нас бросили. Вдруг ребята кричат: "Эй, на палубе, на палубе!" Я спустился к ним: в кубрике раненые, истекают кровью, просят пить. Я посмотрел, - у меня только поллитровая кружка. Пить хотят все, и я выскочил на палубу, зачерпнул раза три. Немцы заметили, - давай из пулемета шпарить. И так я много раз за водой выскакивал. Последняя очередь прошла по борту на палец от ноги. Чуть повыше и перерезало бы обе ноги! Думаю: "надо что-то придумать". Кружку обмотал бинтами - и из иллюминатора спускал.

 

 

- А.Д. Сколько раненых осталось?

 

- Трое и я, - а восемь человек ушло. Раненые истекают кровью. Перевязать невозможно, все оторвано, висит на коже, как перевяжешь? Потом уже, задним умом, я понял: надо было просто Витьке ногу отрезать, а Ивану - руку. А там резать нечего, взять бритву, - и все отлетело бы. Можно было бы все перевязать хорошо... На той стороне немцы стали кричать: я же выскакиваю, немцы заметили, что кто-то остался. Они, конечно, пришли бы, на берегу стояли лодки, маленькие катера. Но поскольку они видели, что человек бегает с автоматом, они не решились к нам идти. Всё-таки, я тогда думал, что они обязательно придут. У меня был ящик гранат-"лимонок", я их все зарядил и по всему катеру расставил, карманы набил. Сидишь, волны бьют, а кажется, шлюпка идет. Ребята говорят: "Игорь, шлюпка". Я выскакиваю - никого нет, а по мне из пулемета. По той стороне ходят немецкие танки, у них такие громкие моторы. Снова: "Игорь, катер идет". Я снова выскакиваю, никого нет - и по опять мне из пулемета. Дунай хорошо видно и с этой стороны, и с другой. Бились, бились, и потом немцы все же решили нас доконать, начали из минометов бить. Я все ждал: один снаряд, и мы бы взлетели в воздух. Я думал: "наверное, они хотят нас взять ночью в плен, - мол, может быть, документы на катере остались". Всё это произошло с утра, - и так весь день. Часа в 2-3 начали бить мины. Слышим - летит. Над нами густая крона, и она нас спасала: мина об веточки задевала и взрывалась. Через каждые 2-3 минуты летит, мы уже привыкли. За весь день они посбивали всю крону. Мины были крупные - наш катер подскакивал, когда они рядом падали. Начало смеркаться, а они все бьют и бьют. Ребята стали уговаривать - надо кому-то идти за помощью - Игорь, иди. Я говорю: "Кто вам воды подаст?" - "Давай Володьку просить". Он уже немножко мог передвигаться. Он говорит: "Да вы что? Я приду туда, - скажут, ребят бросил". Но уговорили его. Уже начало темнеть, он прыгнул за борт и пошел, - а я остался с ребятами. В это время я боялся, что немцы подойдут, и все время находился наверху. Побуду, побуду наверху, - и спущусь к ребятам.

 

Окончательно стемнело. Иван, у которого была оторвана рука, говорит: "Игорь, что-то Витька перестал стонать, замолчал". А он стонал страшно. А этот, у которого рука оторвана и глаз вылез, ни разу не застонал. Разные люди... Раны страшные, конечно. Свет не горит, я пощупал его, - он холодный. Спичку засветил, - а глаза у него стеклянные. Говорю: "Витька умер". Они заволновались: "Давай уходить". Я из под Ивана не знаю, сколько крови уже вылил. Я порвал простынь, перевязал его, но он развязал жгуты, не выдержав боли, - и кровь пошла. А парень здоровый, ни разу не застонал. Из-под него, как из-под барана, кровь текла. Мы взяли, подвели его к трапу - а трап отвесный. Я мотаюсь туда-сюда, вдруг слышу мотор. Я выскочил на палубу, увидел факел, начал орать, - но у них рев мотора. Я кричу, надрываюсь. И тут снизу Володька отозвался. Он вернулся на мой голос, - я регулярно подавал голос. Он заблудился, говорит: "куда не сунься - везде вода". Он же думал, что на берег выскочил, - а нарвался на немцев.

 

Я кричу: "Володька, скорей, катер идет". Из рубки выскочил матрос и побежал на корму к пулеметчику, - видно что-то хотел передать, и тут услышал меня. Смотрю - этот катер вернулся, но боится подойти. Ночью немцы без конца пускают ракеты, поэтому хорошо видно. Командир что-то сказал, и они стали к нам разворачиваться, но не подходят, боятся: "Кто такие?" Я ему сказал, а сам кричу Володьке: "Скорее, Володька!" Катер подошел к борту, - и тут с другого борта подошел Володька. Я его с трудом затащил - у него уже не было сил. Так и сняли нас.

Краснофлотцы, великая отчечественная война, Я помню, I remember, разведчики, Минометчик, Летчик-бомбардировщики, Самоходчики, Летно-тех. состав, ГМЧ Катюши, Снайперы, Пехотинцы, Пулеметчики, Танкист, Летно-тех. состав, Летчики-истребители, Летчики-штурмовики, Связисты, Зенитчики, Артиллеристы, Партизаны

 

Надпись на обороте: На память другу по

 

совместной службе в годы Великой

 

Отечественной Войны Пахомову Игорю

 

Николаевичуот друзей Чугунова Владимира,

 

Бруннера Владимира, Сожнева Александра.

 

Вспомни БК-321 и своих друзей. Июль 1944 г.

 

Обратно шли всю ночь. Был сильный дождь, все намокли. Приехали на базу, и поскольку Володька был более-менее, то его оставили там. А тяжелораненого положили на машину и повезли дальше в центральный госпиталь. Я поехал с ним. Приехали, я проводил его до палаты, мы с ним распрощались. Я вышел, недалеко стояла церковь, я зашел за церковь, и вдруг как расплакался. Никогда в жизни я так не плакал: Выплакался, - и пошел на дорогу. Смотрю, идет машина. Останавливается, "садись". Я лег в кузов и мгновенно заснул. Фронтовые дороги все разбитые, трясет. Приехали на место. Потом стал добираться: Оказалось, бригада ночью сняла остатки десанта, и ушла обратно - туда, где мы были раньше. И я пошел пешком туда. Добрался, а на другой день пришел к командиру в штаб. Там собрались все высшие офицеры, и я им рассказал, что там пережил. Выслушали меня: "Ладно, иди на камбуз, будешь коку помогать. Сейчас у тебя нервное состояние". Но никаких нервов я не чувствовал. Это сейчас - увидели убитого, уже у них рвота. Заснул, как убитый! Командир приходит и говорит: "Игорь, мы представили тебя к Ордену Ленина. Это высшая награда после золотой звездочки". Я такой награды не ожидал - прямо онемел. Ладно, помогаю коку. Надоел камбуз! На катере в камбузе, тут опять в камбузе. Я - давай проситься. Мне говорят: "Отдохни, ты столько пережил". На третий день приходит командир и говорит: "Знаешь, Игорь, Орден Ленина тебе не светит. Дело в том, что Орден Ленина сейчас дается только с Золотой Звездой. Я бы тебе дал Золотую Звезду, но там не пропустят. Мы тебя награждаем орденом Красного Знамени, но это самый популярный орден. Первый орден советской власти после Революции". Я стал опять проситься обратно. "Ладно, иди". Он дал мне направление, и я пошел в бригаду. Пришел к дежурному и говорю: "Давай, определяй меня на какой-нибудь катер". И тут как раз механик с 232-го катера. Он говорит: "У нас нет пулеметчика. Ты можешь?" А я же вторым номером был. - "Могу!", - и меня поставили на пулемет.

 

- А.Д. Что произошло с экипажем, который ушел?

 

- Они с трудом вышли. Я командира увидел уже после войны, он продолжал служить без глаза.

 

Будапешт уже был освобожден. Мы прошли Будапешт, пошли к городу Эстергом, и начали готовиться к операции. Вот, - думаю, - сегодня ночью пойдем на операцию. Снимут с пулемета! Нет, молчат, пулеметчик не приходит. К вечеру на катер подошел командир бригады Аржавкин. Мы выстроились, и он говорит командиру: "Как у вас с личным составом?" Тот говорит: "Личный состав у меня полностью, но пулеметчика нет, за него юнга". Он так посмотрел на меня, и говорит: "Этого юнгу я знаю. Ты стрелять-то можешь?" - "Могу" - "Ну-ка, пальни". Я лихо подбегаю к пулемету, разворачиваю и открываю огонь. - "Хватит, хватит, обрадовался". Потом повернулся к командиру, говорит: "Годится". Вот так я стал уже штатным пулеметчиком. Я был первый, наверное, юнга во флоте, который стал штатным пулеметчиком. Пошли мы в операцию, высадили десант. А стрелять только так можно: только когда головной катер начинает стрелять, - тогда и ты можешь. Я развернул башню, чтобы пуля в прорезь не пролетела в лоб мне, и сижу. Потом несколько пуль попали прямо в башню, оглушили меня. Такое неприятное ощущение, тревожное. Не паническое, не страх, а какое-то тревожное. Песня вертится: "Может счастье где-то рядом, может, в борт рванет снарядом". Это мы из какой-то песни переделали. Пришли мы туда, высадили десант, - и тут стреляй, сколько хочешь. Вот тут я душу отвел! Что интересно: было страшновато, а как только нажал на гашетки, весь страх пропал. Наступает веселый азарт. Кричишь, руки сбиваешь. Пулемет заедает - выскакиваешь наружу, шомполом выбиваешь гильзы. Когда пулемет перегреется, гильза не выскакивает, раздувается и остается там. У меня на этот случай был такой прием. Я бью по рукоятке, затвор отошел, а гильза осталась. Я выскакиваю - и шомполом. А ночь относительная, потому что без конца освещают ракеты, ночь светлая. Я пострелял, доволен был. Помню, сжег воронье гнездо, дерево загорелось. После этого ко мне отношение было совершенно другое. Меня уже на камбуз во втором катере редко ставили... Так, вроде всегда у пулемета.

 

На другой день надо было оказать помощь десанту боеприпасами, и мы снова пошли ночью. На этом раз немцы уже были готовы, и они такой заградительный огонь поставили, что мы проскочить не могли и вернулись. А один катер проскочил, высадился там, и попал. Его там уже ждали. А на этом катере у меня был дружок, юнга, он с 1927 года, еще юнгой попал туда. Это был уже 1944 год, - 1927-й год уже призвали. Это они ещё одного пацана взяли - Яшку. Когда их начали лупить, катер начал дымиться. Еще один пацан, Васька, выскочил из машинного отделения, - а этот Яшка, наоборот, в кубрик нырнул. Катер перевернулся, все ушли на дно, никто не выплыл. На плаву остались трое. Командир, Васька, и еще кто-то. Их тут же перестреляли, - а Ваське повезло. Мы дровами топили, мешок с дровами тоже упал, Васька его видел, за него уцепился, и прикрылся им. Так его и не видно было, и он создал себе плавучесть. Его по этому течению (весна, вода ледяная была!) потащило, сколько не знаю, километра 2-3 до города. Короче, когда его выбросило на берег, он уже ходить не мог. Пополз, открыл дверь блиндажа, а там мадьяры, солдаты. Удивились, - как с неба свалился пацан. Он небольшого роста, белобрысый мальчишка. Они его раздели и тут же все вещи разделили, - на сувениры, что ли. Он был весь мокрый, до утра спал в углу. А утром пришла мадьярка, принесла ему серенький дешевенький костюм, деревянные ботинки, сабо. Ботинки он отбросил, не стал одевать. Его повели в штаб, а на перекрестке стоят 3-4 человека в плащ-палатках - вроде немцы. Вася в это время спросил что-то по-русски у этих мадьяр, - а это оказались наши разведчики. Они, подходя, услышали: "Ты что, русский?" - "Да" - "Как ты попал?" Мадьяр убивать не стали, отобрали винтовки, разбили, а Ваську привезли. Мы вернулись с операции грустные, катер погиб. Я смотрю, толпа какая-то. Подхожу - Васька! Когда мы с ним вдвоем остались, он мне все рассказал. Потом Ваську забрали в штаб, и больше я его не видел.

 

На этом 232-м катере в качестве пулеметчика я дотопал до самой Вены. После Комарно решили три катера послать в разведку. Каким фарватером идти неизвестно, и мы пошли. Встали рано, завтрак. Три катера шли друг за другом. Вдруг катер, который шел за нами, как рванул! Столб дыма был высотой 100-200 метров: такой грязно-серый дым. Но он быстро осел, потому что с водой. И я смотрю, - катер кверху килем и даже винт крутнулся, и он ушел ко дну. Когда катер взрывается на мине, как правило, те, кто внутри, там и остаются. А кто был на палубе, тех сметает. Три человека, которые были в машинном отделении, в рубке, они так и остались, - и радист тоже. А это было время завтрака, и четыре человека с палубы остались на плаву, - раненые, но все на плаву. Третий катер стал их собирать, а мы тут обрабатываем ход. И вдруг там, где затонул этот катер, выныривает человек, - такой обалделый, ничего не понимает, но живой. Мы его подняли: оказывается, радист. Когда ушли на дно, он сидел в своей рубке. Он хотел выскочить, а давление воды не дает, и он сидит там. Но, конечно, от взрыва появились щели, и потихоньку вода стала подниматься. И когда давление уравновесилось, он смог открыть люк и выскочить - единственный из всех живой и здоровый. Вот такие операции у нас там были!

 

- А.Д. Немцы минировали фарватеры?

 

- Да. Они поставили магнитоакустические мины: 14 пройдет, 15-й взорвется. Когда у нас была первая дневная операция, с той стороны немцы бьют. А тут с горы тоже бьют, не поймешь что, - и тут я тоже немножко перепугался. И вдруг смотрим, - идет машина полная солдат, и когда она поравнялась с нами, она налетела на мину. Я сначала подумал, что это большой снаряд, но этот она подорвалась на противотанковой мине. Все взлетело вверх, меня вдавило в рубку, потом все посыпалось. У нас был молодой парень с 1926 года, его фамилия Сорокко, еврей. Звали мы его просто Сорока. Он подошел ко мне и говорит: "Игорь, пойдем, на баке у нас лежит:" Подхожу, - лежит солдат без головы, весь разорван. Я беру его за рукав, за штанину, он легкий оказался, я его раз, - в воду:

 

С Эстергома мы пошли в тыл километров 5-6 до места, где должны были принять десант. Посередине идет гряда островов метров по 100-200 длиной. По эту, правую сторону немцы, а по другую, левую - наши. Я пулемет развернул в нашу сторону. Все равно стрелять не разрешают, а так пуля может залететь. Наши пока не стреляют, а от немцев остров спасает. Но когда мы вышли из-за острова, немцы открыли огонь. Так все время идем, - и вдруг как пошел пулемет! В зареве ракет видно: на крутом берегу дом, с его чердака лупит пулемет. Трасса идет как лента. Перед нами катер, он его полосует - только искры летят. Руки чешутся снять его! Я развернулся, смотрю, - трасса дошла до нас, и мимо рубки прошла. Он угол опережения не дал, и мы его сектор за две секунды проскочили. Потом немцы начали: А потом у наших нервы не выдержали, и они ударили из "катюши". На некоторых катерах стояли "катюши". Как дали! Не представляешь, какой эффект. Ни на что не похожий. Рев такой, и искры, не пламя. И всё замолкло! Прошли еще километр, снова начали нас лупить. И вот там в нас попали. В рубку попало, одному ноги перебило. Сзади нам на помощь шли три деревянных катера, тральщики. Тех вообще загнали и перетопили с минометов, а мы проскочили и вышли к месту посадки, но десант не пришел - каким-то образом он оказался в тылу. Видимо, немцы захватили этот кусок земли. Мы до утра ждали, а утром появился десант. Мы пошли днем. По нам открыли огонь, мы стреляем. Наше счастье в чем заключалось? Ночью немцы подтянули два бронемашины или танка, - и они нас ждали. Тут бы они нам дали! А утром они ушли. Но нам все равно дорого эта операция обошлась. Убили командира дивизиона Савицкого, - хороший мужик был. Убили командира высадки десанта майора Мартынова. Убили рулевого и ранили командира нашего катера Чекоданова.

 

Мы дошли до Братиславы, сняли десант и снова пошли дальше. Ночью высадили десант, а сами остались переплавлять войска на ту сторону. В километрах двух видно - наша пехота ведет бой. Мы с той стороны перетаскиваем их. Откуда-то солдаты притащили понтон, мы его зацепили, - солдат и маленькие пушки на палубе, а на понтон крупные машины. И повадились туда "мессера". Никогда я не видел, чтобы они бомбы бросали. Они же истребители! А тут летят, и прямо как горох бомбы бросают. Наверное, более полсотни маленьких бомб. Но ни в один катер не попали. Летали над самой водой, чтобы их не сбили. Не успеваешь развернуть, - они уже смылись. Потом вроде затихло, погода плохая, сырая, холодно. Я решил погреться, залез в машинное отделение и заснул. А в это время пролетает "мессер" и начинает сбрасывать бомбы. Этого ему показалось мало, и он решил из пулемета добавить. А поскольку мой пулемет молчит: Сорока все время претендовал на этот пулемет, но я, прикрываясь командиром бригады, отстаивал его. И тут Сорока видит, что меня нет, и подскакивает к пулемету. Он его только развернул, - и в это время "мессер" как дал очередь прямо в него! Три пули попали в лоб брони. Главное, как попали так и отскочили, но в пулемете есть воздушная камера, которая отбрасывает гильзы, - и вот её смяло и пулемет заклинило. Слышу - меня будят самым неприличным образом: "Вставай! Что ты спишь?! Пулемет не работает!" Я помчался туда. Что делать, ничего не выходит. Сорока ходит героем - краска отскочила и у него ранение, а я как: Я обнаружил три дырки, поменяли. Вечером снова идти в бой, Сорока залез к пулемету и не вылезает. Что делать? Я пошел к командиру. Когда командир вышел из строя после Эстергома, тут подошел десант шрафников, и там был разжалованный офицер из нашей бригады. Его в солдатском обмундировании поставили на наш катер, и он нас повел. Хороший мужик.

 

- А.Д. Прямо так взяли из солдат?

 

- Да. Они там друг друга знают, морская пехота, сколько раз высаживались. И вот я пошел к командиру: "Товарищ командир, Сорока залез в пулемет и не вылезает. А меня же туда поставил командир бригады". Он подумал, подходит: "Сорока, вылезай". Тот начал что-то мычать. - "Вылезай, тебе говорят". Тот вылез, а я быстро туда. Думаю, - теперь меня клещами оттуда не вытащишь!

 

Еще один случай у меня был интересный. В Братиславе у нас закончился бензин, - а заправка километра 4 вниз по течению. Один катер пошел заправляться, через некоторое время мы пошли тоже. Я как раз на палубе был, вижу, как этот катер стоит около бензозаправщика, - и вдруг у нас заглох мотор. Я смотрю, пулемет у меня развернут по корме, и подмытое дерево вот такой толщины висит прямо на уровне моего пулемета. Я сразу сообразил, что надо развернуть пулемет, иначе поломает катер: Нужно отдать стопор! И только я успел отдать стопор, в это время ствол коснулся этого дерева, скользнул, меня под мышечки - и за борт выбросило. Никто ничего не заметил. Незадолго до этого я схватил ангину, и доктор мне сделал компресс. Холодно было, - я был одет в ватные штаны, телогрейку, сапоги. Когда плюхнулся в воду, так получилось, что это поворот, мы были от берега в метрах 30, - и меня вынесло метров на 50. Главное, что бинт намок, и как сдавил мне шею, - я не могу вздохнуть. И телогрейка намокла, тоже вниз тянет. Я уже терял сознание, хотя плавал хорошо с детства, начал уже тонуть, у меня темно в глазах, - и вдруг коснулся дна. Я оттолкнулся, еще оттолкнулся, отжал бинт и размотал, - и тут все стало нормально. Катер каким-то образом завел мотор и ушел на ту сторону, а я остался на этой. Ледяной ветер, я весь мокрый. Я снял с себя все догола, вышел. Наверное, час ждал. Думаю: "воспаление легких обеспечено". Ветер ледяной, спрятаться негде. Потом пришел второй катер, который заправился. Меня взяли на борт, налили мне полкружки чистого спирта. Я его маханул,- и как храпанул! На другой день проснулся, - и даже насморка не было, вот что удивительно. После ангины-то пробыть на ледяном ветру!

 

 

- А.Д. Как получилось, что вас скинуло?

 

- Пулемет стоял вот так, я подбежал к нему сзади и нагнулся, чтобы стопор отдать, в это время он коснулся, стволом развернулся, и меня под мышки выбросило. Ещё один раз был такой случай: мы спокойно шли с десантом. Туда прошли свободно, высадили десант. А там, видимо, переправа была. Немцы натянули трос, и мы как шли, так и нарвались на этот трос. Пулеметчик там стоял, - он увидел искры какие-то, успел пригнуться. Какая сила была, что трос не порвался, а башню (а там сто заклепок!) с пулеметом сорвало. Я в это время уже спал, и даже не слышал, как он грохнулся рядом с моим пулеметом, - и тогда я за борт свалился:

 

Потом мы пошли дальше. Из одной операции возвращались, смотрим, - баржи стоят, штук шесть, длинные такие. Решили подойти. А нас было 3 или 4 катера, целый отряд. Подошли: "давай полазим, может быть, там что-нибудь вкусненькое есть". А у нас был радист. У нас всех радистов звали "маркони" по-итальянски, а всех коков звали "полковниками". Потому что морской кок равен сухопутному полковнику. Это, конечно, юмор! Пошли смотреть, что на баржах. А у радиста вечный запор, неделями не ходил. Он взял автомат и пошел туда, причём самым последним. Он в кубрик зашел, и ему захотелось в туалет: он прислонил к стенке автомат и сел. Дуется, дуется, - вдруг слышит шорох слева. Он глянул, - а там три немецкие морды с автоматами, торчат из люка. Он мгновенно опорожнился, - навалил такую кучу, что никто не верил, что это мог сделать один человек. И не может дотянуться до автомата! А они кричат: "Гитлер капут! Гитлер капут!" Так он еще и героем пришел.

 

Потом были еще операции, и вот мы подошли уже к Вене. Первый мост уже был взорван. Окраина Вены, тепло, солнышко, мы ходим по берегу. Вдруг - боевая тревога. Я лечу на катер, занимаю свое место. Смотрю, - откуда не возьмись, пришел десант, 100 человек. На первый и второй катер по 50 человек с полным вооружением и три катера прикрытия. Наш катер пошел. Я поразился, гляжу, - куда же мы идем? Разворачиваемся в город, по обе стороны центр Вены. По одну сторону дома такие культурные, многоэтажные, - а по другую сторону небольшие домишки вроде пригорода. Мы разворачиваемся, идем туда. Думаю: "что это такое?" Мы прошли первый мост, и началась стрельба, - а второй мост еще целый. Его видно было далеко, километра за три. Я вел такой огонь, - за всю войну столько не стрелял! Без конца стрелял, - и пулемет перегрелся, стал заедать. Я выскакивал, выбивал. Берег-то в 50 метрах! Прорвались, высадили десант сюда и сюда. Десантники захватили мост, он был заминирован, - они разминировали и держали его. А мы повернули и назад. Мы выходили из боя, и я ещё думал: "надо прекращать стрелять". И вот опять катер снова разворачивается и снова идет туда же. Думаю: "что за черт!?" А там подбитый катер вертится на воде - это мы за ними пришли. Я вел такой огонь, что убил - не убил, не знаю, - но то, что не давал им поднять голову, это точно. Мы взяли этот катер и притащили. Потом нам дали задание, этот катер отвести в тыл: мало ли немцы прорвутся. Мы вышли, прошли метров 800, и вдруг взрыв, и мотор у нас разлетелся. Буквально на 3-4 минуты если бы мы там задержались, - то там и остались бы.

 

На этом вся война у меня закончилась. Дальше уже мы не пошли. Мы были подбиты, нас потащили в Вену и Братиславу на ремонт. Там есть город Линц, и в нём монастырь, который весь был забит вином. Мы пошли туда, набрали много вина всякого сорта. Я встретил пехотинца, которого в одной из операций тащил раненого, мы с ним раскрыли бутылочку из моего запаса. Так война окончилась!

 

- А.Д. Второй орден Красного Знамени Вы получили за Вену?

 

- Да. Поэтому когда меня спрашивают, я знаю, что это дали за Вену. А вот первый "за хорошее поведение". Действительно, вел себя нормально.

 

- А.Д. За Вену командир получил, вы, еще кто-то получил? Или весь экипаж был награжден?

 

- Экипаж, конечно, был награжден. Кто-то медали получил, звездочки. Мой друг Москаленко - он медаль Ушакова получил. Он был в машинном отделении, а я бы там не стал служить не за какие гроши. Тебя лупят, там бензин. А ему доверяли стоять у мотора, когда шел десант. Там же нужно четко выполнять. Командир дает вперед, назад, - а ты выполняешь все это.

 

- А.Д. Как встречали 9 мая?

 

- Ничего особенного не было. Мне вообще пить не хотелось, но вроде не хотелось и отставать. У нас все было поровну - и юнги, и другие равны. Ещё в Батуми было: убили как-то дельфина, продали его, водки набрали, и мне, юнге, стакан налили. Как откажешься? Глотнул - и, конечно, с копыт.

 

- А.Д. После войны сами готовили?

 

- А как же!

 

- А.Д. На гражданке готовили, или на войне наготовились на всю оставшуюся жизнь?

 

- Жены же у нас есть. Я и сам могу, что хочешь приготовить, но любви к этому делу не появилось.

 

- А.Д. На катере был медицинский работник?

 

- На катере не было, был в штабе. Когда катера стоят на приколе, он день находится на катере, спать уходит. У нас на катере в рост не встанешь в кубрике. У командира каюта - половина гардероба, только ноги протянуть, и вот такой столик. Спали по двое. Борт был обмазан пробкой на растворе, но от стрельбы она отлетела. Там холодно, тут течет. Проснешься, - одеяло к борту примерзло.

 

- А.Д. Спали в кубрике?

 

- Да. Зимой плохо, холодно. А летом жара.

 

- А.Д. Когда тяжелее: зимой или летом?

 

- Зимой всё же тяжелее. На Дунае передышки почти не было. То войска переправлять, то высаживать десант. Для чего его высаживают? Вот на железную дорогу мы их высадили, - и они там остаются, бедолаги. Хорошо, если мы сумеем им подбросить боеприпасы, еды. Но задачу они свою выполняют.

 

- А.Д. Кто медицинскую помощь на корабле оказывал? Сами?

 

- Да. Если легкое ранение, то быстро перевязали, - а потом к доктору.

 

- А.Д. Сколько катеров в бригаде?

 

- В отряде 6 катеров, три отряда, по-моему. Там все перемешалось. Когда мы пошли в Вене брать мост, на полпути приходит радиограмма: "всем назад". Кто дал, так и не узнали. Какой-то радист передал командиру, но командир взял на себя ответственность: мост то вот он, уже рядом, около километра всего. И он пошел. Если бы там что-нибудь серьезное случилось, то его, конечно бы, судили. Но победителя не судят. Что главное, - за этот мост получили Героя Советского Союза сам командующий, еще там кто-то, и главное - танкист. Каким образом? Когда мост уже был захвачен, они первыми подошли к этому мосту, а Клоповскому:

 

- А.Д. Это Ваш командир?

 

- Да, тот самый, который взял на себя эту огромную ответственность, - ему дали орден Красного Знамени, как и мне. Он не ладил с командующим флотилией. Не любил его почему-то. Но во все дырки нас водил Клоповский. Там на фронте евреи - это другие люди. Но национальная еврейская черта у них у всех остается!

 

- А.Д. В чем это проявлялось?

 

- Меня поставили на камбуз, и вот он приходит: "Игорек, понаваристей мне". У него всегда в запасе продукты были. А другому еврею я однажды чуть яйца не оторвал. Клоповский мне говорит: "Игорь, сходи, уберись у меня в каюте". Я с удовольствием. Там офицерская каюта, всякие шоколадки. Я все убрал, смотрю, - там маленький пистолет Браунинг. Он как наш ТТ, только поменьше. Я начал его вертеть, а в это время напротив сидел на корточках Игорь. Мы его звали Игорь Пакардович, механик, - он тоже был еврей. Он прошел блокаду и никогда не наедался. Однажды банку свиной тушенки после обеда съел без хлеба, - правда, дристал потом. У него штаны были из кожи, великоваты, и вот так висели. Все время в паху рвались, он их зашьет, а они снова разорвутся, - он их зашивал проволокой. И вот он сидит на корточках, травит. Потравить он любил! А я в это время баловался с пистолетом, - и вдруг раздается выстрел. Он подскакивает, хватается за яйца, и бегом из кубрика. Я ему попал в этот шов! Чуть-чуть бы - и остался бы он без яичек.

 

- А.Д. Игорь Пакардович, - это Ваш механик?

 

- Да. Хороший мужик.

 

- А.Д. Как звали Клоповского?

 

- Семен Иосифович. Это был командир отряда. Как-то мы пошли к нему в гости, уже здесь в Москве, и нехорошо поспорили. Коля Москаленко стал утверждать, что перед операцией Эстергом подпортили мотор, чтобы туда не идти. А я знаю, рядом с нами стоял катер, там в моторе наддув лопнул, - даже бескозырка вылетела оттуда. Это я помню. Его жена тоже сказала, что "Семен мне тоже рассказывал, что это было". И я там немножко нагрубил. Потом я хотел пойти извиниться, но он уже умер, ночью. Лег спать нормально, и не проснулся. А она уже переехала. Очень хорошая была женщина.

 

- А.Д. Ваши бронекатера, они были нашего производства?

 

- Да. Они в Зеленодольске клепались.

 

- А.Д. Как вам ДШК как пулемет? Нормальный, надежный?

 

- Он много прошел. Сила у него страшная. Однажды мы стояли, и была команда "чистить оружие". Я на корме быстро почистил. А в рубке тоже пулемет на подставке. Рядом с нами был ещё один катер, мы лагом стояли друг другу, - то есть бортами. Только я закончил, и не знаю, что он там делал, но этот катер развернул пулемет в нашу сторону и "трык", очередь, - и прямо в нашу рубку. Так он пробил две плиты брони, которые немецкие пули не брали, и щечки пулемета насквозь. Вот какая сила! Поэтому когда я ночью стрелял, то если пуля ударялась об камень, то получился как взрыв снаряда. Я уверен, что если рядом кто-то был, то получил ранение. Хороший пулемет! Но дело в том, когда ты залез в свой отсек, там подставка, на которой стоит пулеметчик, - а на этом подушка такая. Этой подушкой, а фактически спиной ты крутишь. До гашеток я не достаю, - вот так, на вытянутых руках доставал. Думаю, узнают, - погонят. Тогда я что придумал? Вот эта самая подушка, я сел на нее, - а там перед самым пулеметом заклепан швеллер, и он выступает. И я на нем сидел. Так удобно было, но голова наружи. И смотри, сколько я прошел операций, - ни разу ничего. Везло, как дурачку.

 

- А.Д. Получается, что Вы сели на подушку, а ноги поставили на швеллер, который выше?

 

- Да, потому что я не доставал. Я пытался подставить ящики, но мог свалиться. А там очень удобно.

 

- А.Д. Когда Вы занимались десантными операциями, где размещался десант на катере?

 

- Часть в кубрике, часть на палубе, а некоторые в камбузе. Когда мы подходим, у нас два мордоворота выходят помогать, - потому что мы подошли к берегу, оттуда пулеметы бьют трассирующими, - у немцев все трассирующие. Солдатики не хотят прыгать за борт, - и они их берут за шкирку и выкидывают.

 

- А.Д. Сколько мог брать катер?

 

- 50 человек.

 

- А.Д. Иерархия в экипаже какая была? Командир, кто следующий за ним?

 

- Командир, механик и боцман.

 

- А.Д. Остальные все равны?

 

- У нас были такие отношения: не то что "Товарищ командир, разрешите обратиться", - а просто: "Командир, что делать?" А командир всех по именам звал: "Игорь, ну-ка, марш туда!" От этого и боеспособность.

 

- А.Д. Вы как относились к немцам?

 

- Я их страшно ненавидел! Когда наш десант захватывал пленных, они сразу эсесовцев отбирали и власовцев, - их сразу расстреливали. Их в плен не брали! Это солдаты рассказывали, мне-то не приходилось. А если солдат повел его, то пристрелит по дороге, скажет "хотел убежать".

 

- А.Д. Самым страшным, что было на фронте? Чего боялись, быть убитым или искалеченным?

 

- В то, что меня могут убить, я не верил, поэтому ничего не боялся. А вот взрослые думали, конечно, о семье. Особенно вечерами, когда погода плохая, вспоминают семью. Было несколько раз страшновато. А так я всегда шел с огромной радостью. Если куда-то в операцию меня не брали, это было несчастьем. И главное, что когда ты нажал на гашетки - улетучивается весь страх. Ты становишься как сумасшедший, что-то орешь. Я после операции приходил, - у меня кожа на пальцах клочьями висела, я их не чувствовал. Обрезанные, поцарапанные. Я чувствовал себя человеком. Это было самое счастливое время. Между нами говоря, я жалею, что закончилась война. Так говорить грех, - но я бы еще повоевал. Когда война закончилась, началась дисциплина, к которой мы не привыкли: "Как стоишь? Как обращаешься?"

 

- А.Д. Это было ощущение именно фронтового братства?

 

- Да. Ты нужен стране. Я такой маленький, а когда себя проявил, вообще ко мне отношение изменилось. То такое было снисходительное, могли сказать: "Юнга, смотай туда-то". А тут уже по-другому все пошло. На камбуз посылали очень редко.

 

- А.Д. Война снится?

 

- Каждый день. Особенно мне часто снится, чего же я этим ребятам руки не отрезал, наверняка, живы бы остались. Ивана-то я привез живого, хотя он и потерял очень много крови, а вот Витька: Если бы я ему отрезал ноги, там вена, ее можно было оттянуть и перевязать: Это часто снится, почему я этого не сделал. А так каждый день, чего-нибудь да вспомнишь.

 

- А.Д. Суеверия, предчувствия были?

 

- Ничего. Сейчас смотрю, - все стали верующими. А я как с детства не верил, рад бы поверить, но не могу. Ни разу, в каких только переделках не был, ни разу не вспомнил о боге. А вот в людей я верю: только люди могут мне помочь, только люди могут мне навредить.

 

- А.Д. Между операциями чем занимались?

 

- Ничем. Катер нужно чистить, мыть.

 

- А.Д. За войну Вы не были ранены и контужены?

 

- Был ранен, когда всем досталось, - когда мы в берег врезались, и разрывом снаряда двоих рядом со мной ранило. Но у меня царапина была. А вообще хотелось, чтобы ранило. Иной раз я специально морду высовывал из-за рубки. Не думал, что убьют, - хотелось, чтобы ранило, но легко. Чтобы сказать: "вот у меня боевое ранение". Все же меня ранило, но уже после войны, в ногу. Главное - из немецкого автомата, "шмайссера". Уже после войны в 1946 году некоторое время мы жили на берегу, пока нас не распределили. Нас послали в лес, заготовлять дрова, и уже осенью поехали их забирать. Мышей там было полно, бегали. Нас было человек 15, надо готовить, - а кто? Я говорю: "Давай я буду готовить", - и все приготовил. Они там тоже закончили работу, я им дал выстрел (у меня был немецкий "шмайссер", в нем было всего три патрона), и они говорят: "Иди сюда". Ребята все погрузили, и мы пошли ужинать. У меня один попросил этот "шмайссер": "попробую в дятла попасть". Он "тюк", - промазал. Потом берет этот автомат, а затвор отошел, и там остался еще патрон. Привычка военная нажимать курок, когда ствол к земле. Слышу - "трык", - и мне новые сапоги пробило. Посмотрел, касательное ранение, из раны торчит кость. Я эту кость вытащил, кое-как завязали, пошли на дорогу. Солдаты меня привезли в находящийся рядом военно-морской госпиталь, и там мне делали операцию. Наш начальник по дороге взял бутылку водки, я выпил полстакана, и всю операцию видел.

 

А.Д. Его судили?

 

- Нет, я наврал. Он говорит: "Застрелюсь!" А я ему говорю: "Не валяй дурака. Дело было так: ты шел впереди, автомат у тебя был за плечами. Я шел сзади, чуть сбоку от тебя. Ты задел за кустарник, затвор отошел и выстрелил". Ему, правда, дали 20 дней губы, но не судили. Ко мне в госпиталь приходил следователь.

 

- А.Д. Во время войны Вы сталкивались с Особым Отделом?

 

- Да. Когда я добрался до Новороссийска.

 

- А.Д. Я имею в виду уже на катерах, когда Вы воевали?

 

- Нет. Обязательно была контрразведка.

 

- А.Д. Конфликты решались внутри экипажа своими собственными методами?

 

- Никаких ссор почти не было. Делить там нечего было. Еды было полно, - а что еще надо?

 

- А.Д. Случаи трусости были?

 

- Я рассказывал, как Иван побежал: Когда сзади нас подорвался катер, я перепугался, я понял, что нахожусь на минном поле. Непередаваемое ощущение. У меня был порыв, - мотануть на берег. Да и у всех он был, конечно. Но все держались, и я быстро успокоился.

 

- А.Д. Деньги вам платили?

 

- Мне ничего не платили. На "Волге" мне давали 5 пачек папирос, тоненькие такие, - но курить не разрешали. Я их продавал, покупал апельсины, конфеты.

 

- А.Д. Юнгам не полагалось?

 

- Нет. Это фактически внештатная должность. Но были и штатные юнги, они окончили Соловецкое училище, стоят где-то на учете.

 

- А.Д. Снабжали вас хорошо или вы за счет трофейных продуктов питались?

 

- Нам выдавали, но, конечно, у нас были и трофеи. Потом мясо. Ходят коровы, ты ей промычишь в спину, она повернулась, - наша, советская, "пошли".

 

- А.Д. Вам полагалось 100 грамм?

 

- У нас этого вина было - залейся. Никто и не пил. Бывает, вечером тоскливо станет: "Игорь, ну-ка сбегай, принеси чайничек". А на корме у нас был бочонок ведер на 6-7. Достали вина, туда залили, и там получилось смесь. Кружку махнешь - и уже пьяный. Принесу чайник, они сидят, киряют, но не напиваясь. Так, для расслабления. Замерзнешь, согреешься немножко.

 

- А.Д. Занятия с вами проводили?

 

- Обязательно.

 

- А.Д. Часто?

 

- Редко. Вот после войны уже началось: "Как стоишь? Почему гюйс грязный?" Когда война закончилась, нас поставили в ремонт, и тут стали собирать бригаду из трофейных катеров: три катера, тралить мины, на которых мы по

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

QUOTE (петрович @ Aug 15 2010, 05:18 PM)
QUOTE (vvall @ Aug 15 2010, 03:59 PM)
QUOTE (петрович @ Aug 14 2010, 09:57 AM)
По биографии в ПКОС  БКЗ у него нет.

А кто на фото?

Хлынин из 15 ГШАП

- А.Д. Занятия с вами проводили?

 

- Обязательно.

 

- А.Д. Часто?

 

- Редко. Вот после войны уже началось: "Как стоишь? Почему гюйс грязный?" Когда война закончилась, нас поставили в ремонт, и тут стали собирать бригаду из трофейных катеров: три катера, тралить мины, на которых мы подрывались. Уже с другого катера назначили. Думаю, - надо действовать. Я к другому юнге подошел: "Чего ты пойдешь? Война кончилась, а вдруг тебя убьют". Он с удовольствием согласился. Тогда я пошел к командиру и попросился вместо него. Начали тралить, замучились. Думали, что там подвесные мины, на тросах висят. Сколько мы этих тралов переломали, пока в конце концов убедились, что это магнитно-акустические. На такой ещё подорвался один катер, - тот самый, у которого наддув лопнул, когда он стоял рядом с нами. Вот ведь судьба! Его отправили в Будапешт на ремонт, а ребята, которые хотели воевать, они разбрелись по несколько человек, хотя не все. Оставшиеся уже после войны шли на соединение, и на этом минном поле подорвались. Ни один в живых не остался, - вот судьба. А те, которые пошли воевать, - те все живы. На этом месте после войны подорвался ещё и глиссер. Тоже шел - и с концами, нету.

 

Мины как тралили? Железный понтон обматывали проводом и пускали ток. Создавали искусственное магнитное поле. Рядом в воду опускали трещотку, такой пропеллер. Вода его крутила и создавала очень сильный треск. И вот эти понтоны подрывались. Но все равно, и несколько катеров подорвались. Один катер-тральщик уже под конец траления подорвался. Все пообедали, кок постелил матрас на корме. Матрасы у нас были пробковые, такая пробковая крошка. Они взлетели, погибли все, и только кок вместе с матрасом вылетел за борт, и держась за него, плыл, пока его не подобрали: Постепенно все эти катера у нас переломались, остался один катер. Я там был и за моториста, и за командира. И мичман у меня был, - все время спал у меня в кубрике. А я любил пошкодничать, может быть, этим и спасся. По минному полю я не шел посредине, да я и не думал о минном поле. Я любил так ходить, прямо задевая камыш. Мне так казалось интересней и быстрее. А этот мичман спал, слышал, что шуршит по борту. Вскакивает и давай на меня орать. А фактически я этим спасся, - я не ходил по фарватеру. Если на пути бревно плывет, я обязательно его тараню:

 

Когда все это закончилась, мы пошли в Братиславу. Я, может быть, и остался на этом катере, - лишь бы никакой дисциплины. Дошли мы до Братиславы, зашли в порт. Я лихо шел. Смотрю, - стоит затопленная баржа, и там, где бомба упала посередине, там не так глубоко, рубка наверху. И борт так немного над водой, и то место, куда бомба упала, - там две выемки. Я решил проскочить эту выемку, дал газу и как-то "тыр", - но пролетел. Этот мичман чуть с ума не сходил, да и с берега было все видно. Лихачи! Нам сказали: "Давайте отсюда уходите", - и я пошел на свой катер.

 

- А.Д. У Вас за войну было три командира катера?

 

- Да. Один был ранен, второй был ранен, а третий нормально. Первый был Честнов, второй Чекоданов, а вот фамилию последнего забыл.

 

- А.Д. Какой был национальный состав экипажа?

 

- Разный. Татары, чуваши, украинцы, армяне, азербайджанцы, евреи.

 

- А.Д. Нормально ладили?

 

- Главное - это какой ты человек. Если ты дерьмо, ты, хоть русский будь, хоть кто, тебя уважать не будут. А если ты человек: У одного что-то есть, у другого чего-то нет.

 

- А.Д. Командир с вами офицерский паек не делил?

 

- Он ел с нами, но паёк не делил. А в пайке у него была плитка шоколада, печенье.

 

- А.Д. Экипажи всегда были полного состава?

 

- Не всегда.

 

- А.Д. Какой помните минимальный состав?

 

- Даже и не помню. Так - 12 человек. На втором катере не было пулеметчика, а так всегда комплект. У меня товарищ был, артист, Жора, его фамилию я постоянно забываю: Был Коля-пулеметчик, у которого я вторым номером был. Красавец-матрос, но когда выпьет - дурак дураком! Когда мы за Измаилом стояли, там была помещичья усадьба, в которой было полно вина. Команда малость перебрала, а я не пил. Вдруг слышу: "Стой, румын!" Я оглянулся, смотрю - Коля сзади стоит, вот такой пистолет у него: огромный, румынский. "Ах, румын, попался! Становись к борту, сейчас я тебя расстреляю!" Я думаю, - подойду к борту, сейчас прыгну. "Нет, подожди, подожди. Товарищ Сталин сказал, чтобы вы отработали то, что разрушили. Так что стрелять я тебя пока не буду". Рядом были ящики с патронами - патроны немецкие, крупнокалиберные, похожие на наши. Он говорит: "Давай бери это и тащи на катер". Я едва от пола мог их оторвать, и тогда он говорит: "Давай тогда мне на спину". Он сел на корточки и я ему ящик взвалил на спину, он упал. И я как рванул - и удрал. Пока мы стояли в Болгарии, между Румынией и Болгарией, он дежурил там на трофейной продуктовой барже. Они пошли в Болгарию на шлюпке, что-то там не поделили, и он убил болгарина, своего друга. Его там скрутили, - и расстрел. После этого к нам пришел татарин, которого на части разнесло.

 

А.Д. С мирным населением конфликтов не было?

 

- Нет. С "братушками" мы дружили. Однажды в Новом Саде нас с одним послали в город, добыть ветоши, - и мы пошли. Был как раз обед, и мы зашли в ресторан. Сели, взяли покушать. А рядом - компания югославских партизан. "Братушки, идите сюда!" Затащили нас к себе, пили за Тито, за Сталина. Напились. Потом они нас сводили на свой самодеятельный концерт, - а потом мы пошли домой. Идем домой, дурачимся: Я ему командую: "Смирно! Шагом марш, ножку, ножку вот так!" Потом к нам присоединяются югославы и становятся в строй: Потом расхохотались: Очень мы подружились! Они рассказывали, как они с немцами воевали. Если ты имел три патрона, ты уже богач, один патрон - ты уже кулак. Если я могу убить немца и не взять оружия, то я его убивать не стану. Немцы боялись их страшно. Взяли в плен, - что тратить на него патроны? Взяли, пилой голову отпилили. Ужас!

 

- А.Д. Расскажите, что было после окончания войны.

 

- Война окончилась, надо же прибиваться к чему-то. Уходить, демобилизоваться? Так мой год еще не призвался, куда деваться? Я думаю: "отслужу сразу!" Меня послали в учебный отряд в Киев. Мне ребята сказали: "Ты пулеметчиком не иди. Иди на такую специальность, которая тебе пригодится на гражданке. Иди электриком". А у меня всего 5 классов образования. Я пришел, доложился контр-адмиралу, начальнику. Электрику надо не меньше семи классов, - но у меня же там написано о наградах. Я его уговаривал, уговаривал, он потом говорит: "Ну, ладно, иди". Я, конечно, мало что понимал, - до сих пор некоторые вещи не понимаю. Почему минус на минус дает плюс, убей меня, не понимаю. Так и не понял! Но учился я на отлично. Потом попал на Балтику и опять на стотонный тральщик. И опять контрольное траление - уже надоело вот так. И вдруг приказ, юнги и воспитанники, партизанские сыны с 1942 года призыва демобилизуются. И я демобилизовался. А до этого нашел отца. С одним земляком встретился, он говорит: "Ты напиши в Майкоп. Может быть, отец после войны приехал на родину, потому что к мачехе после такого он наверняка не пойдет, - девятилетний сын убежал! Напиши в военкомат". И действительно, мне прислали письмо, что отец рядом с Майкопом, в 40 километрах. Это была станица Абшеронская, - сейчас она стала городом, и он был там. Я написал, мне дали отпуск, и я приехал к отцу. Столько лет не виделись, а встретились, - и он мне просто пожал руку. А он говорит: "Ой, какой ты маленький!" Он сам высокий мужик, сантиметров около 190. А он уже женат был на казачке, и казачка такая дебелая, а брат у нее вообще выше двух метров. Они как увидели меня, опешили. Он-то думал, что я в него, - а это мать у меня была среднего роста.

Интервью и лит.обработка: А. Драбкин

 

 

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

QUOTE (петрович @ Aug 15 2010, 05:18 PM)
QUOTE (vvall @ Aug 15 2010, 03:59 PM)
QUOTE (петрович @ Aug 14 2010, 09:57 AM)
По биографии в ПКОС  БКЗ у него нет.

А кто на фото?

Хлынин из 15 ГШАП

ДИВЕРСАНТ ..НЕБЫЛО ЕЩЕ 15.. ЗНАМЯ + ОТВАГА..ПОТОМ ШКОЛА ЮНГ..ЕГО ФОТО ЕСТЬ В КИНОХРОНИКЕ..

 

Золотарев Вилен Борисович

Версия для печати Отправить на e-mail

 

разведчик, великая отчечественная война, Я помню, I remember, Пулеметчики, Снайперы, Пехотинцы, Танкисты, Самоходчики, Летчики-истребители, Летчики-бомбардиров, Летчики-штурмовики, Артиллеристы, Зенитчики, Минометчики, Связисты, Краснофлотцы, Партизаны

 

- Я родился 28 сентября 1927 года - в Москве, на Покровке. Учился я в общеобразовательной школе, которая находилась в центре города, в Колпачном переулке, дом 7. Напротив школы тогда находился Московский комитет ВЛКСМ, откуда Зоя Космодемьянская уходила к немцам в тыл. 22 мая 1941 года я окончил 6 классов, а ровно через месяц, 22 июня, началась война. Мне тогда еще не было 14 лет, но я, прибавив себе два года, вступил в истребительный батальон Красногвардейского района Москвы. Он находился в Лялином переулке, дом 18 - сейчас там 26-е отделение милиции. Тогда там был райотдел НКВД, и там был сформирован и наш истребительный батальон. Правда, располагался он на улице Обуха, рядышком. Почему мне удалось вступить в этом истребительный батальон? Дело в том, что я был хорошо физически подготовлен. До войны я занимался в детской спортивной школе, и был прилично накачан, как сейчас говорят, - поэтому выглядел взрослее и внешне здоровее, чем многие ребята, которые были старше меня. Тем более, перед самой войной, нас, таких крепких ребят, приняли в «бригадмилы». Это была бригада содействия милиции: как сейчас дружинники, только дружинники ходят с повязками, патрулируют, а бригада содействия милиции занималась более серьезные делами. Мы и гранаты бросали, и из револьверов стреляли, даже стреляли из ручных пулеметов Дегтярева. Поэтому у нас была довольно приличная военная подготовка. Таким образом я попал в этот истребительный батальон. Командиром батальона у нас был Казначеев, тогда он еще был капитан. Это был уже боевой командир, потому что он был из пограничников, и буквально перед самой войной за ликвидацию довольно большой диверсионной группы на границе был награжден орденом Ленина, высшей награды Родины. Это было серьезно! Можно представить какую он группу обезвредил.

 

 

 

А.Д.: – Ваша часть – НКВД. Неужели они не проверили Ваш возраст, ведь у них были все возможности?

 

– Не до этого было, какое там проверять! Казначеев спросил: «Ты какого года?» Я сразу понял, надо прибавлять, иначе не возьмут. Я говорю: «1925 года». Он так и записал, тем более я в батальоне уже был. А потом командир случайно узнал, когда я в госпитале был. Я до сих пор не знаю, каким образом он узнал: виимо, я проболтался случайно кому-то, иначе быть не могло. А тот случайно проболтался командиру. Ну и пошло, поехало...

 

Два слова об истребительных батальонах, потому что многие, особенно молодежь, не знают что это такое и для чего это. В Москве в то время было 25 районов. И согласно решению руководства страны, в том числе и Народного комиссариата внутренних дел, было принято решение о формировании истребительных батальонов. В Москве и Московской области было сформировано 87 батальонов: 25 батальонов, как я говорил, было создано в Москве по числу московских районов, а 87 - это из расчетов и московских районов, и районов Московской области.

 

А.Д.: - Конкретно, чем занимались эти батальоны?

 

- Истребительные батальоны были созданы в первую очередь для ликвидации парашютных десантов, для охраны особо важных объектов, в первую очередь оборонных, - и для патрулирования в комендантское время по городу. Вот основные задачи истребительных батальонов. В первое время в истребительном батальоне, как и в ополчении, служили люди старших возрастов и молодежь, даже школьники старших классов входили в состав этих истребительных батальонов. Так было потому, что в состав батальона входили те, кто не призывался в армию. Насчет одели и вооружили, - это был вопрос несколько проблематичный. В то время оружия не хватало даже для действующей армии, поэтому, если брать добровольные формирования, что в первую очередь вооружали ополчение, - а истребительным батальонам давали уже то, что оставалось. А в то время очень мало оставалось оружия, не говоря уже о боеприпасах, - поэтому в первое время, у нас даже не было формы. Потом, спустя какое-то время нам выдали гимнастерки, ремни, пилотки, но мы ходили в своих брюках.

 

Но когда 11 октября 1941 года в районе Боровска немцы высадили парашютный десант, мы были уже вооружены винтовками. Правда, у нас было не такое значительное количество боеприпасов: по обойме на каждого, по 5 патронов, тогда больше нельзя было. Даже гранат нам не давали, не хватало. Но в то же время наш истребительный батальон Красногвардейского района, и батальоны Боровского и Рузского под руководством работников НКВД, зам. начальника управления, ликвидировали этот десант. Это по сути дела, была наша первая боевая операция.

 

А.Д.: - Как происходил бой с десантом?

 

- Ликвидация десанта была ночью. Меня часто спрашивают: «сколько немцев ты убил?» Как можно подсчитать, если это было ночью, если ты этого немца, как такового, не видел? Я видел тени: судя по силуэту, по каске, - видно, что это немец. Это была первая боевая операция, в которой я принимал участие, приходилось стрелять. Попал, не попал, не знаю, - во всяком случае, старался, поскольку силуэт немца видно издалека: во-первых, по каске, во-вторых, они все с автоматами, «шмайссерами». Не было случаев, чтобы мы в своего попали, это исключено. Ночь была, кольцо сжималось, район был хорошо оцеплен, мы точно знали, в каком районе они высадились. Я даже не знаю, какое количество их было, - но довольно приличное, наверное. В основном десант был уничтожен, а 37 немцев (в том числе и 4 офицера) мы взяли в плен.

 

А.Д.: - Вас летом учили? Была какая-то военная подготовка?

 

- Относительная, потому что основной упор батальона был на патрулирование. Если учить стрелять, надо иметь оружие, надо иметь боеприпасы. А винтовок не хватало, и тем более боеприпасов. Поэтому была строевая подготовка, дисциплинарный устав, даже «смирно, налево, направо». Далеко не все это умели делать. Это очень важно. Раз строевая часть, то пусть это не действующая армия и не регулярные части, все равно это было важно, потому что задачи ставили серьезные. Но постепенно нас вооружили, одели.

 

А.Д.: - Вы на казарменном положении были?

 

- На казарменном, дислоцировались на улице Обуха, дом 7. Спали мы на полу, кроватей не было. Но люди прекрасно понимали, что идет война, что такие условия приходится терпеть. Потом и кровати появились, - правда, без матрасов. А потом и матрасы появились. Все постепенно. Ясно, что стране было тяжело в то время, - и не до нас было, надо было в первую очередь снабжать действующую армию, а потом ополчение. Хотя ополчение… Они по степени подготовки считались выше, чем истребительные батальоны, - ополчение это тогда явно был резерв Красной Армии. Многие ополченческие дивизии потом перешли в действующую армию, стали стрелковыми, получили новые номера.

 

Мой отец до войны был заместителем председателя Московского совета, он ушел в ополчение и погиб под Ржевом. Погиб и брат под Сталинградом, летчик-штурмовик. В самое горячее время, 30 августа, - а 29 августа Жуков приехал под Сталинград. У меня есть письмо штурмана полка, что 17 экипажей погибло в одном бою, при одном задании. Там серьезные были дела...

 

А.Д.: - Из Ваших одноклассников еще кто-то участвовал в войне?

 

- Нет, это точно. После войны я был на встрече с одноклассниками в школе. Один был, Боря, - отец у него командовал отрядом, который действовал помимо нас, напрямую от Управления. Боря один раз сходил с отцом в немецкий тыл, один раз принимал участ в операции. Не стрелял, ничего, - сходил и вернулся. Больше из одноклассников никто. Это мне просто подвезло. Так сложилась жизнь. Во-первых, физически я был хорошо подготовлен. Если бы не это, меня вряд ли взяли. Выглядел я физически и мощнее и крупнее сверстников. Да и характер, это тоже сыграло свою роль. Один взгляд – «смерть немецким оккупантам!» Война идет, а не танцульки! Истребительный батальон, потом полк, диверсионная школа.

 

А.Д.: - Вы по физическим данным не уступали 18-летним?

 

- Нет, нисколько. В истребительном батальоне мы уже и стреляли, и гранаты кидали, и даже из Дегтярева стреляли. Когда я в полк пришел, стрелял прилично. Это тоже немаловажно: были такие, кто не стрелял ни разу.

 

А.Д.: - Вы были в Москве в момент паники, что запомнилось?

 

- Запомнилось, и здорово. По поводу паники, есть такой нюанс, который, может быть, мало, кто знает. Паника по идее началась 13-го, я объясню почему. Обычно радио начинало в 6 утра. Играл гимн, обявляли: «Внимание, внимание, говорит радиостанция имени Коминтерна» - и так далее. И объявляли сводку. А 13 числа (это я помню очень хорошо) радио начало транслировать в 5 утра. Никакого гимна не было, а сразу Левитан объявил: «От Советского Информбюро. На трех участках немецкие войска прорвали линию фронта…» Вот с 13-го и началась паника. И далеко не все, только те, кто уходит рано на работу слышали сообщение - потому что они в 5 утра вставали, чтобы в 7 утра быть на работе. Вот с 13-го и началось. А основная масса с 15-го, 16-го. Паника была страшная! Это было настолько неприятно!

 

А.Д.: - Вы еще были в истребительном батальоне?

 

- Да. Когда была паника, я был в истребительном батальоне.

 

А.Д.: - В чем были ваши функции, что вы тогда делали?

 

- Я даже не помню. Сначала поступил приказ: батальону выступить в какой-то район Москвы (сейчас не помню какой) для того чтобы прекратить грабеж какого-то магазина. Причем без оружия. А потом этот приказ отменили. И собственно говоря, мы не участвовали в этих подавлениях. По-моему, был приказ: «ждите особого распоряжения», - но мы его так и не дождались. Не знаю, может быть, другие батальоны и принимали участие, но мы были готовы, уже были на выходе, чуть не построение уже было, - а потом это построение отменили. Так что непосредственного участия мы не принимали. Но это была очень неприятная штука.

 

А.Д.: - В чем это выражалось?

 

- Народ бежал на вокзалы, бежал по шоссе, то есть пешком. Уже многие направления немцами были заняты. Оставался открытым только восток: Горьковская дорога, остальное уже все было перекрыто. Начальство бежало, прихватив с собой и деньги, и еще кое-что. И очень часто на трассах эти машины хватали, перевертывали, сбивали. Так мало этого, паника была до такой степени, что метро остановилось. Был приказ, - вагоны метро отправить в тыл. Уже часть вагонов были направлена на вокзалы, колея-то одна и та же. Но буквально через двое суток, видимо, совещание у Щербакова было, и поняли, что это безобразие. Приказ отменили, метро заработало. Строжайший приказ был по магазинам: поставить под охрану. А вот двое суток тут такое творилось... Но когда говорят: «ой, вся Москва была в панике», - а полк-то был создан 16-го. Так что далеко не все ударились в панику.

 

17 октября 1941 года наш истребительный батальон Красногвардейского района Москвы вошел в состав полка. Полк открыто назывался Московский истребительно-мотострелковый полк управления НКВД города Москвы и Московской области. А в закрытых документах он назывался Московский диверсионный полк НКВД. То есть, полк был создан для выполнения особых заданий в немецком тылу. В пункте 4 четко сказано: «полк создать за сутки». Можете представить, что такое полк и что такое сутки? Но настолько серьезная, настолько критическая, суровая была обстановка в то время, что для создания полка отвели такой короткий срок. И действительно, за сутки полк был создан, и даже со всеми службами. Вот здесь очень серьезное внимание уделялось подготовке, - тем более это не патрулированию по городу, не охрана особо важных объектов, даже не ликвидация парашютных десантов, - а подготовка личного состава полка для выполнения особых заданий в немецком тылу, в тылу врага. А это специфика, которая требует специальной подготовки по многим вопросам. Мало хорошо уметь стрелять, ползать по-пластунски, - нужно в короткий срок в нужное время выйти в намеченный пункт (как правило ночью), пройти линию фронта незамеченным. А что такое незамеченным? Немцы были очень хорошо подготовлены во всех отношениях. Немцы уже на границе встретились с партизанами, и знали, что существуют такие части, подразделения, которые действуют у них в тылу. Они были к этому готовы: у немцев были созданы специальные отряды, специальные подразделения для ликвидации партизан. Поэтому пройти линию фронта было не так просто. Мы занимались серьезной боевой подготовкой. Топография касалась, естественно, командиров. А рядовых бойцов касалось умение стрелять, причем владеть и немецким оружием в том числе. Уже в ноябре выпал снег, - и нужна была лыжная подготовка: ходить в тыл врага на лыжах. Готовясь к выполнению особых заданий, мы этому уделяли очень много времени. Вставали рано: в 7 часов был подъем, завтрак и занятия. Потом обед и снова занятия. Никакого послеобеденного отдыха не было, и занимались мы до 6 часов вечера. Потому что на подготовку нам отводилось два месяца, уже немцы были под Звенигородом. Настолько было зажато это время, что нужно было его максимально использовать. И получилось так, что 17 октября был создан полк, а 7 ноября полк принимал участие в легендарном параде 1941 года на Красной площади.

 

А.Д.: - Вы к нему готовились, или это было спонтанно?

 

- Готовиться к этому параду никто не мог. Когда говорят, что мы готовились за неделю, за две недели, - вы меня извините, но хотелось бы прямо по-русски сказать, что это болтовня. Такого не могло быть. 6 ноября на станции Маяковской состоялось торжественное заседание по поводу 24-й годовщины октября. И только вечером командиры частей, которые должны были принимать участие в параде, узнали, что этот парад будет проводиться. И лишь за неделю до этого, 1 ноября, Сталин вызвал Жукова с фронта специально чтобы выяснить, будет ли возможность провести парад на Красной площади, в связи с обстановкой на фронте.

 

Буквально за несколько дней до 7 ноября поступила команда подготовить части для марша, показать москвичам, что Москва готова к обороне. Но никакого разговора о параде не было и не могло быть. Почему? Потому что настолько четко работала наше НКВД. Было установлено, что немцы заслали в Москву диверсантов – но они, конечно, тоже о параде не знали ничего. По некоторым источникам буквально за неделю до парада было обезврежено более 100 немецких диверсантов, - так что эта секретность была оправдана абсолютно. Если бы немцы узнали о том, что в Москве будет проведен парад... Они были настолько близко к Москве, они буквально у ворот стояли, где-то в пределах 30 километров от Москвы. Поэтому подготовка проводилась в строжайшей тайне. Одним из первых о параде узнал наш командир полка полковник Махонько. Это было в 6 часов вечера 6-го ноября, буквально после заедания на Маяковке. Это произошло по одной простой причине: полк был НКВД, и естественно в первую очередь обо всех таких закрытых мероприятиях узнавала система НКВД. И ещё узнал начальник управления Михаил Иванович Журавлев, старший майор госбезопасности.

< lass="plain">Буквально в 11 часов вечера 6 ноября наш полк уже вывели на набережную возле Большого Каменного. Строевая подготовка к тому времени у нас была довольно приличная. Где-то в третьем часу мы вернулись в казармы. Эти казармы были на Солянке в центре города - Малый Ивановский переулок, дом 2, это бывший Большой Забелина. До войны там была Высшая школа милиции. Там формировался наш полк, там стоит прекрасный памятник нашим погибшим товарищам-партизанам и сотрудникам внутренних войск, там во дворе мемориальная доска, посвященная нашему полку. Мы и сейчас там ежегодно собираемся 9 мая.

 

И вот в 6 утра 7 ноября по боевой тревоге поднимают полк. Полк пешим порядком направляется с Малого Ивановского по Бульварному кольцу к Сретинским воротам и от Сретинских ворот по улице Дзержинского, 25 октября - на Красную площадь. Естественно, командир и начальник штаба знали место расположения нашего полка. Мы встали мы на своё место - это было буквально напротив Мавзолея, рядом с дивизией Дзержинского. Дивизия Дзержинского стояла в самом центре, мы чуть правее стояли, ближе к Историческому музею. Я не буду освещать сам парад, это общеизвестно. Начался он ровно в 8 часов, когда пробили куранты, - это было личным указанием Сталина, начать парад на 2 часа раньше обычного. Из ворот выехал маршал Советского Союза Буденный, его встречал Артемьев, командующий московским военным округом, он же был начальником московской зоны обороны. Он доложил рапортом, что войска готовы к параду. Буденный объехал площадь, поздоровался с войсками, поздравил с праздником, с 24-й годовщиной Октябрьской революции, - и направился на трибуны мавзолея. Обычно выступал всегда тот, кто парад принимал. Но в данном случае было сделано исключение - выступал сам Сталин. Он выступил с очень короткой речью и сказал, что очень многое зависит от участников парада. Участники парада знали, что прямо с парада они отправляются на фронт, - что почти все части с Красной площади направляются на фронт. Парад этот легендарный – и это не просто какая-то моя бравада, преувеличение. Я говорю так совсем не потому, что я был самым юным участником этого парада, а потому что значение этого парада нельзя переоценить. Когда наш народ узнал, что на Красной площади прошел парад в то время, когда немецкие войска буквально были у границ Москвы, - то народ воспрянул духом. Народ понял и поверил в то, что все же у нашего государства есть сила для того, чтобы нанести удар по немецким войскам. И удар был нанесен, - 5 декабря наши войска перешли в контрнаступление и отогнали немцев от Москвы на 250-300 километров.

 

А наш полк после парада вернулся в казарму на Ивановской, дом 2. И уже 9 ноября, буквально через 2 дня, первые наши группы пошли в немецкий тыл. 15 ноября полк приступил к массовой заброске наших диверсионных групп (тогда они назывались разведывательно-диверсионными группами) на всех основных оперативных направлениях. Немцы хоть и отступали, но у нас были задачи действовать у них в тылу, делать все, чтобы они при отступлении бросали технику. Мы причиняли им довольно много неприятностей!

 

А.Д.: - Ваше личное участие?

 

- Декабрь месяц 1941 года, в районе Можайска деревня Нестерово. Линию фронта мы переходили своим ходом. На самолетах нас не забрасывали, мы даже к этому не готовились. Конкретно - получали задание; предварительные сведения были, видимо, добыты войсковой разведкой, потому что получая задание мы точно знали район, место, деревню. Допустим, нужно было взорвать штаб, склад боеприпасов, мост, или железнодорожный мост, или шоссейный мост. Конкретное задание в конкретном районе. В район Можайска, деревня Нестерово, мы вышли 21 декабря 1941 года. Командиром нашей группы, которая насчитывала 68 человек, был майор Казначеев. Это был командир нашего истребительного Красногвардейского батальона, - потом он был командиром нашего 2-го батальона, а в данном случае был командиром этой оперативной группы. Задача была такая: в деревне Нестерово расположился штаб немецкого полка, нужно было разведать расположение немецких войск в этом районе, в этом гарнизоне, - и по возможности уничтожить склад боеприпасов и этот штаб. С нашей группой шел корреспондент газеты «Правда» Иван Федорович Кирюшкин. Это личность легендарная! У Чапаева он был командиром пулеметного взвода, - и вот он шел с нами как корреспондент газеты «Правда». Потом он дошел до Берлина и мы встречались в редакции газеты «Правда» на его 90-летие. Вместе с ним шел Сергей Струнников, это был фото-спецкорреспондент газеты «Правда» - тот самый корреспондент, который сфотографировал труп Зои Космодемьянской. Потом он погиб под Полтавой на аэродроме, где базировались американцы. Немцы налетели, и он там погиб...

 

Задание было выполнено, штаб мы уничтожили. Это происходило ночью. Разведка установила местонахождение штаба: штаб находился в здании бывшего сельсовета. Охранение было довольно приличное: с двух сторон стояли пулеметные гнезда, пулеметная позиция была на крыше одного из домов: то есть три пулемета было, или даже больше. У нас, конечно, были более опытные бойцы, - и их направили, чтобы ликвидировать расчеты. Два пулеметных расчета сняли легко, без всякого шума, а с третьим пришлось повозиться, потому что немцы, которые сидели там, на чердаке, у слухового окна, - они увидели, что наши разведчики подползают к ним и открыли огонь. Кто-то бросил гранату, немцы объявили тревогу. Нас они не видели, потому что было темно, но открыли паническую стрельбу. А у нас у каждого, кроме гранат РГД, и «лимонок», еще были противотанковые гранаты, - а ими можно и танк вывести из строя. Командир приказал группе, в которую входил и я, забросать гранатами штаб. 62 немца было уничтожено, - и ещё мы прихватили полковника. Командиром ли полка он был или начальником штаба, я не знаю. Таким образом было выполнено задание. Мы возвращались обратно, и когда уже должны были перейти линию фронта, немцы нас обнаружили. Они открыли минометный и пулеметный огонь, и троих мы потеряли, а 8 человек были ранены. Тогда командир, Казначеев, взял двух бойцов, - в том числе и меня. Нужно было ликвидировать и минометную позицию, и пулеметную, что мы и сделали. Сам Казначеев ножом ликвидировал двух пулеметчиков, а мы из автоматов пристрелили минометчиков. Убитых ребят мы взяли с собой: хоронить нужно на своей земле. Вот что такое дружба на фронте! А как иначе? Оставлять у немцев, там хоронить?

 

Группа у нас была большая, и когда мы переходили линию фронта, Казначеев разделил группу пополам, чтобы было легче перейти. Мы перешли линию фронта там, где располагалась 110-я дивизия, и всё у нас все было нормально, без проблем. Вторая группа перешла несколько правее нас (по-моему там была 113-я дивизия), и там произошла очень неприятная история. Буквально накануне немцы выбросили десант, - и десант был одет в нашу армейскую форму. Был приказ на ликвидацию этого десанта, но к тому времени его ликвидировать не удалось. И когда наша вторая половина группы перешла линию фронта, то командование этой дивизии нашу группу приняло за немецких десантников. Несмотря на то, что наши чисто говорили по-русски, называли фамилии, номера частей, нашу группу (20 с чем-то человек) обезоружили и заперли в сарае. Их вызывали на допросы и утром должны были расстрелять. Попали в переделку! Документов-то нет, документ только у Казначеева. Он на шелковой ленте зашивался в воротник. Это знали только чекисты, даже командиры дивизии не знали, только НКВД. На шелковой ленте было написано: «командир такой-то, оказывать всякое содействие при переходе линии фронта». Такая стандартна форма была. А у тех вообще-то нчео не было. Мало того, когда разгромили тот штаб, то Костя Филатов у какого-то офицера снял крест, и у него этот железный немецкий крест был в кармане. А у некоторых наших вообще были немецкие автоматы, кто-то поснимал у немцев ремни с бляхой со свастикой на память, - у них хорошая кожа. И это еще раз доказывало, что это немецкие диверсанты, не наши. И хорошо, что замполит этой дивизии, когда ему сказали, что эта группа выполняла там-то задание, проявил инициативу, узнал конкретно - где и что. И ещё кто-то из наших знал, куда можно позвонить, чуть ли не в Москву. «Свяжитесь, мы на самом деле не диверсанты!» Командир даже разговаривать не стал, а особый отдел тем более. Ясно было и так: раз немецкие ремни, кресты, у кого-то даже был «парабеллум»... Хорошо, что замполит связался. Буквально утром, за час до расстрела, пришла команда, что, да, это действительно перешла группа Казначеева. Группа состояли из такого-то количества человек, а это часть группы, это никакие не диверсанты. Об этом узнал Казначеев. Он ждал, что та группа должна перейти правее и соединиться потом, - а той группы нет и нет. И он через командира 110-й дивизии запросил соседей, а там сказали: «да, прихватили, но это, по-моему, немецкие партизаны». И Казначеев еще связался, чтобы прояснить этот вопрос. Вот такая произошла история со второй частью группы. Но они счастливо отделались, буквально за час всё выяснилось. Их бы пристрелили, и никаких не было бы вопросов, - тем более что немцы высадили в этом районе десант, и его ещё надо было ликвидировать. Затем их накормили, они приехали к нам, соединились с нашей группой. И потом на машинах нас отправили в Москву.

 

В конце декабря мы вышли обратно к своим, и буквально в первых числах января в четырех номерах «Правды» появились очень большие статьи о действиях нашей группы. Кирюшкин, корреспондент «Правды», он писал не конкретно о нашей группе, а писал о действиях полка.

 

А.Д.: - Чем вы были вооружены?

 

- В основном винтовками. Автоматов было мало, автоматы в основном были у командиров. И в 1941 году больше было автоматов ППД, - ППШ позже появились. Какие лучше? ППД не хуже стрелял, чем ППШ. Он даже покачественней был, но потяжелей. Автомат был только у командира группы Кирюшкина и у двух командиров взводов, у остальных трофейные немецкие винтовки системы «Маузер», очень хорошие винтовки. С патронами не было проблем. Проведя несколько операций по уничтожению, захватив склад боеприпасов уже в то время, в декабре, мы были неплохо обеспечены. На всю группу был один дегтяревский ручной пулемет. Правда, к нему было 4 диска: 3 запасных диска ребята таскали. Самое главное, - гранаты. Гранат много брали! РГД-33 с таким чехлом, - такая штучка, ее надо было покрутить и завести. И такой осколочный чехол одевался сверху. Потом знаменитая «лимонка» Ф-1 для ближнего боя. И помимо этого противотанковые гранаты.

 

А.Д.: - Ножи были?

 

- Финки были почти у всех. Даже штыки были от СВТ. У нас такой винтовки не было, - это капризная винтовка, подводила здорово. Мы от них отказались. А штыки от нее были.

 

А.Д.: - Как Вам немецкие винтовки по сравнению с нашей Мосинкой?

 

- Мне кажется, они лучше были. У «Маузеров» кучней стрельба была, чем у нашей трехлинейки. У них очень удобный был предохранитель, флажочек такой сзади. У нашего Казначеева был «Маузер», но у него он был от границы. Он нелегально притащил «Маузер» сюда. Как он попал к нам? Буквально в первые дни войны Казначеев был ранен, и его направили в Москву, в госпиталь. А когда он подлечился, его направили, как пограничника, в НКВД, - и он стал командовать в истребительном батальоне. Вот и ходил с «Маузером», причем это был 25-зарядный «Маузер».

 

А.Д.: - Когда ходили на диверсионные задания, немецкие трофеи брали?

 

- Оружие. Бывало так: с винтовкой пошел, не можешь взять мешок патронов, берешь 60 патронов. А это не так много, если стрелять приходится здорово. Ну и все, ты свою винтовку отстрелял, а там немец лежит, и ты взял автомат. А у каждого немца еще запасные рожки, и ты рожки снял с него: обычно 4-6 штук, это прилично. И всё, с ты немецким автоматом. Сначала это воспринималось не лучшим образом. Особенно, помню, командир полка... Все равно винтовки-то у нас выдают. А потом стало в порядке вещей. С немецкими автоматами ходили очень многие, - оставалось трофейное оружие, даже за каждым записывалось.

 

А.Д.: - Что-то еще: обувь, еду брали?

 

- Нет, никаких трофеев не брали, это пресекалось. Трофеи – это мародерство. Даже тогда, когда снимали кресты, сувениры, - и то наказывали. «За такой сувенир тебя расстрелять надо. Он лежит с крестом, пусть и лежит, это не твое дело» – «Ну я так, на память» – «Какая память, тебе стрелять в него надо! Убил и до свидания. Вот и послужил крест плохую службу».

 

А.Д.: - Ремни немецкие всё-таки носили? У них-то кожаные были ремни, а у нас тряпичные.

 

- У нас были тоже кожаные. Летом сапоги, причем приличные. Кирзовые, но очень приличные. А у командиров были яловые. Не хромовые, а яловые.

 

А.Д.: - Как были одеты?

 

- Было уже довольно холодно, уже в ноябре снег был. На параде была вьюга, ветер, очень неприятная была погода. А в декабре тем более. Поэтому одеты мы были в ватные брюки, валенки, телогрейку. Под телогрейкой у командного состава были меховые душегрейки, безрукавки, зимние шапки и рукавицы. Шинелей у нас не было, ходили в телогрейках. И маскхалатов у нас не было.

 

А.Д.: - «Сидор» за спиной, что в нем?

 

- Во-первых, боезапас патронов, и, естесственно, продовольствие. Грудинка, сырокопченая колбаска, концентраты каши, сахар, спички на всякий случай, - хотя костров разводить не разрешалось, естесственно. Никаких костров, никаких связей с местным населением. Очень строго было, потому что были случаи, - пошли разведчики, имели связь с местным населением, а там оказался предатель. Немцы были в соседнем селении, он быстренько сбегал и сказал немцам, что там, в лесу, партизаны. И отряду пришлось драпать с таким свистом от этих немцев! Нам еще и ещё раз повторяли приказ: никаких контактов с местным населением. Если идет разведка - ни в коем случае не светиться. У нас были согревательные таблетки в пакетике, типа сухого спирта. Ее в воду опустишь, видимо, реакция получалась, - и бросишь её в валенки, под портянки, и можно греть ноги. Смены белья не было, ходили буквально на несколько дней. Еще в рюкзаке были сухари. Фактически - сухой паек. Спирт был только у начальства: нам спирт на руки не выдавали. У командиров взводов он тоже был, это точно. Ночью в лесу, снег, а морозец был вполне приличный: 30 и выше. Тогда спиртиком пользовались!

 

А.Д.: - Личный перевязочный пакет был?

 

- Был. У нас в группе было две девушки. Они были универсалы: и связистки, и сандружинницы и снайпера. Их готовила диверсионная спецшкола. В каждой группе было по две девушки. Мало ли что с одной случится? Рации у нас в то время вообще не было. Связи не было никакой.

 

А.Д.: - Зимой в лесу, как ночевали?

 

- Очень просто, только лапник, больше ничего. Костров разводить нельзя, сразу дым, запах. Откуда знаешь, где немцы? Уникальный случай был, - правда, не с нашей группой, а с соседней. Они выполнили задание, возвращались. Дволно глубоко в лес зашли, и кому-то захотелось по нужде: пошел в кустик, сел, - чувствует, кустик шевелится. А с другой стороны, куста немец идет по той же нужде. Так бывает в войну! И такое было, это не анекдот. И тот и другой, не успев надеть штаны, каждый в свою сторону бросился. Наш прибегает (его Вася звали), - его спрашивают: «Ты что штаны не надел?» - «А там немец! Сейчас немцы нас накроют элементарно!» И только они сорвались с места на лыжах, и немцы стали их преследовать, - но удалось уйти.

 

А.Д.: - Ходили на лыжах?

 

- Да. Лыжи были на ременных креплениях. Причем лыжи такие были, что их не подымешь, - а помимо всего прочего еще лыжи надо было тащить на себе. Еще взрывчатка была. Ее распределяли по всем, потому что ее много было. Часто приходилось взрывать, особенно мосты, склады с боеприпасами.

 

А.Д.: - К офицерскому составу, какое было отношение?

 

- Я хочу, чтобы вы это запомнили! Меня это всегда возмущает! Не было никаких офицеров.

 

А.Д.: - К командному составу.

 

- Вот-вот! 1941 год, какие офицеры? Когда они появились в феврале 1943 года, с введением погонов... Как понять, «какое отношение?» Как к командиру - уважение. Никак не товарищеские.

 

А.Д.: - Политработники с вами ходили?

 

- Не было политработников в группе. В батальоне были, а в группе не было. Они ходили. Но с той группой, с которой ходил я, - там не было. В группе не было постоянного представителя особого отдела. Их достаточно было и здесь. Зато потом писали отчеты, кто, чего и как. «Кто чего сказал? А может быть ничего хорошего не сказали?» Допытывались, было такое. Мы приходили с задания, а потом по одному таскали. «Как там было в тылу? Сколько немцев убил? Кто чего сказал? Кто чего говорил? Трусов не было? Не может быть такого, что было все хорошо!» И вот допытывались.

 

А.Д.: - Проверки после каждого задания были?

 

- Обязательно. Тут проверка еще почему была: потому что, видимо, была негласная команда проверять, соответствует ли то, что написано сделанному. Вот основная задача была проверить: не было ли промашек, не было ли просчетов, не было ли неправильных команд командиров. Но это еще для целей, видимо, учета этих ошибок на будущее. Твой командир полка не расскажет, а рядовой боец скажет: «Командир дал команду, мы пошли. Оказывается, не надо. Мы вернулись. Пока возвращались, потеряли 5 человек». Он вызывает командира: «Как так могло получиться, командир? Нам боец рассказал!» Вот такие случаи были. В данном случае это было сделано в положительных целях. А с другой стороны, на то он и особый отдел, чтобы ковыряться, чтобы допытываться.

 

А.Д.: - Предлагали ли Вам стать осведомителем?

 

- Такого не было. Надо отдать должное, это насильно не делалось. Тебе вопросы задают, ты отвечаешь. И откровенно было! Я знаю, ребята говорили: «Меня “особый” спросил, я ему прямо сказал, - ничего я говорить не буду, копаете под нашего командира. А он хороший командир, я вам говорить про командира не буду ничего, - и всё!» - «Ну, тогда иди». И такое было.

 

А.Д.: - Вы были стрелком?

 

- Я ходил в разведку, был разведчиком, - «подрывник-разведчик». Я владел подрывным делом, ходил в разведку и занимался подрывными делами - это моя специальность.

 

Потом тоже было много интересного. Приходилось принимать участие и в других операциях. Это была группа под командованием Гладкова. Такой был лейтенант Гладков, он был тоже опытный - участник боев на Хасане, участник Финской войны, там он уже был командиром взвода пешей разведки. А ведь он был молодой - когда он был в полку, ему было всего 26 лет. Мы выполнили задание в районе Наро-Фоминска, Рогачева по уничтожению склада с боеприпасами. Склад довольно приличный был, и располагался в лесу. Сначала мы этот объект разведывали. Надо было точно установить смену караула, как они ходят. Ограждения как такового не было. Этот склад находился между дорогами: шла основная дорога, а там немцы, видимо, просеки прорубили. Все это просматривалось насквозь. Там 4 постовых ходили, а они ходят очень хитро, навстречу друг другу, - и перекрывают свою зону. Надо было уловить точный момент, точно, до минуты, установить, когда он поворачивается спиной, - и проскочить туда. В этой операции было задействовано всего 6 человек. По одному мы проникали на склад, даже не снимая охраны! Там стояло больше 10 бочек с горючим: бензин, боеприпасы, авиационные бомбы, гранаты. Мы отвернули пробку, разлили этот бензин, как обычно сделали «дорожку» и уходя подожгли. Как пришли бесшумно, так и ушли, спокойно. Когда ушли, - огонь к бочкам дошел, взорвались бочки, взорвались боеприпасы. Пока мы отходили по лесу, все время там гремело. Задание выполнили!

 

Потом подошли к шоссе. Зима, снег, - а шоссе оказалось расчищено. Командир говорит: «Наверное немцы задумали какое-то мероприятие». Он приказал залечь справа и слева от дороги в канаве. Больше 30 градусов мороз, но почти двое суток мы лежали там на морозе, - и как выяснилось позже - не зря. Женя Фалин, он был в разведке, доложил: «Командир, из-за поворота появилась штабная машина в сопровождении бронетранспортера». Мы их подпустили и забросали гранатами, - патроны все почти закончились. Уничтожили этих немцев, которые были в бронетранспортере, а в машине были водитель и три офицера, в том числе полковник, - и их мы тоже уничтожили. В машине оказался портфель - а там документы и карты, подписанные генерал-фельдмаршалом фон Браухичем, командующим всеми сухопутными войсками Германии. Этот портфель командир полка и вместе с ним Гладков передали Жукову, когда попали ему на приём. Все ясно, какую роль этот портфель сыграл в московской операции? Такая была операция! «Одна из», если коротко. За нее меня наградили - за эту операцию я получил медаль «За Отвагу», а орден Красного Знамени получил за другую операцию, на Брянщине.

 

А.Д.: - Что там было?

 

- Там было просто. Было указание Жукова, - перерезать железную дорогу Ярославль-Кировск хотя бы на несколько дней. По ней немцы подвозили войска, боеприпасы, и так далее. Хотя бы на несколько дней её необходимо было перерезать! Наша группа в составе 118 человек выполняла это задание. Разведка установила наиболее удобное место для закладки взрывчатки: там был очень удачный поворот, на повороте всегда сбрасывается скорость. И мало этого, после поворота путь шел немножко под откос. Если произойдет взрыв, то, естественно, пусть не весь состав, то значительная его часть (особенно передняя) обязательно слетит под откос. Путь никак не охранялся. Взрывчатки мы заложили довольно прилично. Разведчик (не помню его фамилию) сидел на дереве и доложил, что появляется состав. Хорошо, мы сразу не рванули, а то вместе с паровозом немцы пустили пустые платформы, - как они обычно делают. Три абсолютно пустые платформы шли. Мины тогда натяжные были, надо было заложить и за веревочку дернуть, чтобы рвануло. Так примитивно было, - в то время ведь не было ничего такого. Хорошо, командир вовремя сообразил. Когда доложили, что состав идет, он говорит: «Подожди, не дергай». А потом он говорит: «Я по шуму почувствовал, что не идет состав». Шум был несвойственный большому составу. И действительно, мы пропустили его, и буквально через полчаса пошел состав. Большой состав был: два паровоза, больше 30 вагонов и несколько плтфор. И мы его рванули. Есть сводка Совинфорбюро от 10 мая, в которой говорится, что «Уничтожено было больше тысячи солдат и офицеров, 16 танков и много другой техники». Вот такая операция! Мы не только перерезали железную дорогу, а еще уложили 2 эшелона…

 

А.Д.: - Почему 2 эшелона?

 

- Потом в другом месте мы еще эшелон уложили. Нам было известно, что Жуков о проведении этой операции докладывал Сталину. В результате только одной операции было уничтожено больше тысячи немцев! А ведь это «одна из».

 

А.Д.: - За это Вы получили орден Красного Знамени?

 

- Да.

 

А.Д.: - Вся группа награды получила или только подрывники?

 

- Вся, потому что каждый выполнял свое дело. Нужна разведка, прикрытие, потому что никто не знал, - а вдруг сейчас патруль немецкий пойдет? Значит, надо все прикрывать. Больше взрыва надо было отход прикрывать: потому что мы не всех немцев уничтожили, и несмотря на то, что эшелоны пошли под откос, они открыли стрельбу. Кто-то видимо оставался прикрывать. У каждого свои задачи! Было 118, а пришло 78...

 

А.Д.: - Где потеряли эти 40 человек?

 

- При отходе. А потом наша группа вообще оторвалась. Мы отходили гнебольшими руппами, не могли все отойти. И видимо какие-то наши группы напоролись на карательный отряд. Нам потом уже местные крестьяне говорили: «Ваших ребят встречали карательные отряды, полицаи». Так что потеряли мы их уже при отходе.

 

А.Д.: - Тот период, апрель, - с точки зрения ведения боев, наверное, самый тяжелый? Вроде и холодно и мокро.

 

- Трудно сказать. Когда сидишь в теплом месте, в квартире, действительно и мокро, и холодно, - а когда ты на операции, ты на это не обращаешь внимание. Мороз за 30 градусов, а тебе вроде не так уж и холодно. От напряжения, от сознания… Вернее - от подсознания. Сознание – это у командиров, а ты рядовой - тебе приказали залечь, ждать, бросить гранату или выстрелить куда-то - исполняй. Сам ты активных действий не предпринимаешь, ты выполняешь команды, командует командир. Ты даже не имеешь права заниматься самодеятельностью. Ты проявил инициативу, - а твоя инициатива никому не нужна. Вдруг немцы появились, а ты взял и выстрелил, и обнаружил всю группу. Кто тебе разрешил стрелять? Это как пример. Только по команде! Или, допустим, идет бронетранспортер: ты гранату бросил, а оказывается, за этим транспортером идет целая немецкая колонна. С этой колонной что ты сделаешь? У тебя всего 20 человек! Так что прежде, чем бросить гранату, надо ждать команду командира, бросать ли. Случаев непредвиденных бывает много.

 

А.Д.: - Вы фактически после каждого выхода возвращались в Москву?

 

- Да. «К себе домой», как мы говорили. Считался, как дом.

 

А.Д.: - Сколько времени отдыха давали?

 

- Не меньше недели. Иногда больше, но как правило неделю.

 

А.Д.: - Как Ваши родители отнеслись к тому, что Вы пошли в истребительный батальон, потом в полк? Удавалось с ними видеться?

 

- Мать не знала ничего. А отец сам был в ополчении.

 

А.Д.: - Как это она не знала?

 

- Я был в бригаде милиции, ходил на дежурство. Мне до дома от улицы Обуха дойти 15 минут. И того, кто жил близко, иногда отпускали, пусть только на пару часов: «Сходи помойся», - потому что не было условий помыться. Поэтому мать и не знала. Она узнала только после войны, что я в тыл к немцам ходил. Она сама удивилась: «Откуда у тебя столько наград?!» Она даже не знала об этом! Она только знала про «полундру», которая потом была.

 

А.Д.: - А о том, что ранены были?

 

- Не знала ничего. Только когда я демобилизовался в феврале 1950 года: такой крепкий, здоровый из себя, красивый, и так далее.

 

А.Д.: - Ваш истребительный батальон влился в полк, - соответственно, туда вошли люди Вашего возраста и более старшего поколения. Старшее поколение так же относились к войне, или более осторожно?

 

- Нет, даже наоборот: хотели воевать. Но дело в том, что буквально после первых заданий очень многих старичков отчислили. И не потому что они там трусили, а по состоянию здоровья. Очень много людей пришло в солидном возрасте, - тех, которые уже не подлежали призыву в армии. Они думали, что они в состоянии воевать, они участники Гражданской войны, и так далее. Но стало ясно, что им это не под силу, потому что пройти столько километров пешком, в таких условиях, уже зимой, когда ни отдохнуть, ни нормально покушать, - это им уже было не под силу. Для очень многих это была трагедия. Из полка в декабре отчислили 235 человек: а полк был 2,5 тысячи. Это полный состав полка, это со всеми службами.

 

А.Д.: - Что делали в неделю отдыха?

 

- Отсыпались. Получали наслаждение от еды, хотелось горячего. Хоть кружку чая, хоть кипяток, - только горячий. Там же нельзя было ничего греть: снег растапливали и пили. В основном отдыхали. Бильярд у нас был – к нему очередь выстраивалась. Причем, такие «специалисты» были, что шар в шар не попадут, многие первые раз играли. Самодеятельность была: на баяне играли, на гитарах. Ходили в тир (в подвале у нас был тир), хотя все стреляли прилично.

 

А.Д.: - Девушки в полку отдельно жили?

 

- Отдельно. На одном этаже комнаты рядом: наша и их. Был приказ - к ним в гости не ходить. Если они хотели, сами заходили. Мы, мужики, не имели права к ним заходить. К нам, кто хотел, заходили. Правда, романов не было. Это действительно были боевые подруги, без всяких красивых слов. Они на заданиях нам ни в чем не уступали. Прекрасно стреляли.

 

А.Д.: - Были снайперские винтовки?

 

- Винтовка со снайперским прицелом. В каждой группе по 2 снайпера было обязательно. И даже была одна винтовка с набалдашником.

 

А.Д.: - «Брамит»?

 

- Нет, винтовочная граната Сердюкова. «Брамит» позже был. Но обязательно бесшумная винтовка была, потому снять кого-то бывало нужно на расстоянии. В основном ножом пользовались.

 

А.Д.: - Вам приходилось пользоваться ножом?

 

- Когда снимали пулеметный расчет. Тогда сам Казначеев снимал, - но позже и мне лично приходилось: не помню сейчас когда, врать не буду.

 

А.Д.: - Как воспринималось?

 

- Если не ты его, то он тебя! Никаких переживаний по этому поводу. Даже когда первого убил, - а я точно знаю, что я его убил, потому что стрелял я довольно прилично. Судя по тому, как он падал, он явно был убит, - а мы потом и мимо проходили. Никакого такого чувства не было. Бывает такое, что буквально после первого выстрела, люди спать не могут. Чисто по-человечески я, наверное, понимал, что это немец, это враг: что тут переживать? Если не ты, то он тебя! Командир нам всегда говорили: «Смотрите, кто раньше, от этого зависит, секунда решает».

 

А.Д.: - В этом плане лично у Вас какое было отношение к немцам? Это была ненависть, или желание победить?

 

- Нет. «Желание победить», - это детский лепет. Ненависть в откровенном виде. Кто их к нам звал? Столько было сожжено, уничтожено, повешено и расстреляно, - причем совершенно мирных людей! Вплоть до того немец идет, твоя морда не понравилась, не так на него посмотрел - он взял, застрелил тебя. ы же идели все это. Это просто враг, откровенно.

 

А.Д.: - Какой самый страшный случай?

 

- Трудно сказать. Или мы такие молодые были, что нам страшно не было? А самое страшное – начало. Самое страшное – первая встреча с немцами. Это необъяснимо, это раз. Ты не ожидаешь, - это два. Немец – это человек тоже. Но ты прекрасно понимаешь, что это не человек, это враг. Ты прекрасно понимаешь: если не ты его, то он тебя. Здесь не возникает вопроса «если он человек, то как его убить?» Если он немец, то его надо убивать не задумываясь. А как это сделать? Его же надо найти раньше, чем он тебя. Самое страшное, это первая встреча. Потом, когда встретился, пострелял, убил-не убил, не знаю, - но хоть видел живых немцев, ты пострелял, здесь ты увидишь.

 

А.Д.: - После Рузы…

 

- Да, после этого десанта, хоть это и ночью было. Ты видишь их силуэты в касках, но ты видишь, что это немцы. А потом, когда пленные шли, - совсем рядышком видишь.

 

А.Д.: - Этот период лета 1941 года, когда шло отступление, как воспринималось? Ведь была пропаганда «на чужой территории, малой кровью». А тут получается...

 

– Это была не пропаганда, а политика, даже стратегия. Отступление воспринималось, естественно, тяжело - и одновременно непонятно. Как такое могло случиться? Наша армия прекрасно вооруженная! Мы же не знали результаты Финской войны, нам все лапшу вешали. Мы же этого ничего не знали. Сейчас только известно, что мы заварили ту кашу, а не финны... Конечно, начальный период войны мы тоже по-разному воспринимали. Причин неудач начального периода очень много. И все, на сколько мне думается, объективные. Тогда воспринималась, как трагедия, естественно. Это с одной стороны. А с другой стороны, - никто не мог понять, почему это произошло. Я сейчас веду ребят через наш музей, мне ребенок из 2-го класса говорит: «Дяденька, вот Вы герой, а как же немцы к Москве подошли?!» Надо отвечать на вопрос, как, почему... Потому что на основных направлениях немцы превосходили нас в 3-4 раза, а то и больше, особенно в танках и авиации. Выяснилось, что мы к войне не были готовы.

 

А.Д.: - В полку были случаи предательства?

 

- Нет, у нас не было. В спецшколе было, - в этой части, которая называлась «спецчасть 88», истребительно-диверсионная разведшкола.

 

А.Д.: - В которой Зоя Космодемьянская училась?

 

- Нет. Насчет Зои отдельный разговор. Раз Зои коснулись, я справку дам, потому что мало, кто об этом знает. Когда говорят, «Зоя, партизанский отряд», и так далее и так далее, - вот справка: она действительно была в этом партизанском отряде. Но партизанский отряд входил в воинскую часть 99-03, - часть, которая непосредственно подчинялась разведотделу штаба Западного фронта. Эта часть насчитывала 3,5 тысячи человек. И там, где была Зоя, это был маленький отряд, один из отрядов.

 

А.Д.: - Такая же диверсионная группа, как Ваша?

 

- Типа такого. Только в данном случае это не было никакой диверсионной группой. И когда говорят о Зое Космодемьянской, надо отдать должное ее поведению во время пыток. Но никто ее не просил поджигать сарай, конюшню. У них задача была разведать и вернуться. А она подожгла эту конюшню, и немцы прихватили их.

 

А.Д.: - Что за спецшкола, что за предательство было?

 

- 17 сентября 1941 года согласно приказу НКВД Москвы и области, управления Журавлева, о котором я говорил, была создана спецшкола. Она называлась спецшкола «спецчасть 88». Я долго копался, почему 88, а не 97? А потом оказалось все предельно просто: было 87 истребительных батальонов, а это 88-й истребительный батальон, так закрыто эта школа называлась. На самом деле это была школа по подготовке диверсантов, разведчиков, и так далее. Спецшкола эта была на территории Московской области, там располагался Дом отдыха управления НКВД. Случилась так, что помимо того, что она снабжала партизанские отряды, спецшкола сама направляла свои группы в тыл к врагу. И с одной из групп пошел человек (я забыл его фамилию) и убежал, перешел к немцам. Он сообщил немцам, где эта школа находится, чем она занимается, и немцы её бомбили. Слава богу, бомбы пошли мимо, никакого вреда не причинили, - но спецшколу буквально за ночь перевели в другой район. Было дано задание оперативной группе: во что бы не стало проникнуть к немцам, найти этого предателя и привести его, - что и было сделано. Каким образом - не знаю. Это вообще уникальное задание. Проникла эта группа, нашли этого предателя, его привезли и расстреляли. Такой один случай за все время был. Но в нашем полку предательства не было, это точно. По-моему, даже не было разговора, что кто-то струсил, кто-то испугался. Хотя такое было, конечно, - особенно когда пошли первые 6 групп. Они погибли. Линию фронта перешли, и 2 группы даже не успели выполнить задание, когда немцы их встретили. Часто спрашивают: линия фронта, это что? Веревочка, дорога, канат какой-то, цепочка? Линия фронта - это ничего. Вот здесь наши, а там немцы. А вот здесь что? А это ничейная полоса. Надо поле перейти, а там лес. Только в лес вошли, - а там немцы, но никто не знает, есть там немцы или нет. Когда были первые задания, 6 наших групп погибли.

 

А.Д.: - Когда ходили за линию фронта, можно было отказаться, сказать «я с этим не пойду»?

 

- Вообще таких случаев не было. И я не слышал, чтобы такое было. Дело даже в трусости. Как это такое – «я с этим не пойду»? Были такие случаи: не трусость была, а депрессивное состояние. Такое-то задание, задание выполнено, пришли. А чисто психологическое состояние... Настолько была нервная перегрузка, что требуется время для отдыха. Прошла неделя, новая группа пошла, его включают. Он говорит: «Командир, можно я в этот раз не пойду?» Командиру ясно почему, и он говорит: «Можно». Но в следующей раз он идет. Такие нервные перегрузки были! Один раз мы прошли мимо какой-то деревни, - столько виселиц, столько трупов, вся деревья сожжена дотла. Причем трупы детей, женщин прямо на дороге валялись. Конечно, это действовало на нервы. Особенно на нас, пацанов. Такое было... Не ходили не по трусости!

 

А.Д.: - Вы переходили линию фронта с боем, или старались…

 

- Нет-нет, линию фронта с боем нечего переходить. Ну что, идет группа 20-40 человек с боем, - через 5 минут от группы не останется никого!

 

А.Д.: - Вам, наверное, помогали войсковые разведчики?

 

- Да. Как правило, это было уже потом. Первые группы шли без войсковой разведки, а потом стало ясно, что этот участок фронта надо разведать, определить, где возможно перейти, как и когда. И нам уже помогала войсковая разведка. И даже до самой линии фронта войсковая разведка нас сопровождала, были и такие случаи. Надо знать даже когда переходить: потому что немцы знали, если что-то случится, - то это может случиться ночью, в темное время суток. Поэтому мы проходили днем - если разведка узнала, что в этом месте нет немецких постов. Мол, этот кусочек чистенький, можно идти. А там буквально в полукилометре дозор стоит, или застава, или секрет какой-то. Так что и днем можно было перейти. А ночью немцы опасались, все время ракетами освещали.

 

А.Д.: - Группы были стабильные или разные?

 

- Группы набирались на каждое задание отдельно. Даже командиры разные были.

 

А.Д.: - Но из батальонов?

 

- Только из своего батальона. А группы могли быть разные, и командиры разные. У меня было 4, если не 5 разных командиров на заданиях.

 

А.Д.: - Сколько у Вас получилось выходов в тыл?

 

- Всего шесть.

 

А.Д.: - Герои Советского Союза в Вашем полку были?

 

- Нет. Не то, что Героев, вообще награждали очень сложно. Причем майор госбезопасности Запевалин, комиссар полка, у Журавлева был заместителем. Тот настолько, видимо, придавал значение полку, что комиссаром полка назначил своего заместителя. И где-то в начале 1942 года Запевалин обратился к Журавлеву с просьбой, что вот таких-то надо наградить, - и даже указал конкретно чем. А там резолюция Журавлева: «Нам не до наград! Журавлев». Вот так вот!

 

А.Д.: - Вы хотели дальше продолжать ходить во вражеский тыл?

 

- Да, здесь проблем не было. Сегодня сложно отвечать на этот вопрос: особенно молодежь не верит в это. Но это не было героизмом, это ты был просто обязан сделать, и всё.

 

А.Д.: - У Вас было желание воевать?

 

- Не просто желание воевать, - а желание Родину защищать было, пусть это и звучит не по-современному. Молодежь говорит: «Знаем мы ваш героизм. Вас палками гнали...»

 

А.Д.: - Раненых всегда с собой уносили?

 

- Всегда. Даже убитых выносили. Потому что хоронить на территории, занятой немцами нельзя, потому что немцы, естественно, рано или позже обнаружат и надругаются. Поэтому мы всегда выносили убитых на свою территорию, и хоронили здесь. Без всякой помпы, без почестей, - но что оставалось делать?

 

А.Д.: - Во время войны приметы, предчувствия были?

 

- Нет, никаких предчувствий не было. Суеверий, насколько мне помнится, не было. Было сознание долга, больше ничего. Может быть, это громко сказано, «Героизм». Какой героизм, - никто не думал не о каком героизме. Есть долг, есть группа, есть очень сплоченный коллектив. Люди настолько были спаяны, настолько доверяли друг другу! Надеешься, знаешь, если тебя ранят, тебя не бросят, окажут помощь.

 

А.Д.: Как Вы были ранены?

 

- После того задания с подрывом двух составов, мы вернулись в Москву, как я уже говорил. Потом было задание на котором я был ранен, хотя ничего особенного там не было. Мы перешли линию фронта, вижу - на кусте висит каска. Я каску снял и на пальце кручу ее. Командир подходит и говорит: «Каска-то откуда?» – «Вон, на кусте висела». Он на меня матом: «Откуда каска на кусте?!» – «Видимо, когда наши отступали, чисто случайно, осталась каска». Он мне говорит: «Одень, а вдруг...» И как в воду глядел - это «вдруг» произошло. Буквально полчаса, не больше, прошло - немцы нас засекли (мы как раз днем переходили) и из минометов устроили нам представление. Осколок пробил каску, и застрял у меня в голове, - на этом дело закончилось. Вот так вот! Что было дальше я не помню - очнулся я уже в госпитале. Это было лето 1942 года. А дальше тоже было интересно. Как раз тогда командир полка узнал, что я себе прибавил 2 года, что мне всего идет 15-й год, я родился в конце сентября. И вот он зачитывает мне приказ с мягкой формулировкой: «Из полка отчислить по возрасту». Приходит комиссар говорит: «Слушай, Сазонов, человек ходил в тыл, отличился, награжден». А он откровенно сказал: «Сопляки в полку мне не нужны». Видимо, он настолько был возмущен, что я его обманул! А обманул-то я не его, а Казночеева, когда в батальон вступал. Думаю, что он просто меня пожалел, - потому что полк был направлен на Кавказ и почти весь полк погиб там.

 

А.Д.: - Казначеев погиб там или остался жив?

 

- Казначеев тоже погиб там. Там почти все погибли.

 

А.Д.: - Из госпитальной жизни, что запомнилось?

 

- В госпитале я лежал в Москве на «Семеновской». Это бывший филиал госпиталя Бурденко, «292 сортировочный эвакогоспиталь» назывался. Но это потом, а в самом начале я лежал на Арбате, Серебрянический переулок, госпиталь Наркомата обороны. Сначала туда, - а потом, через несколько дней, меня переправили в 292-й. Хороший госпиталь! Довольно быстро меня поставили на ноги, хотя ранение сложное было. В госпитале я пролежал 2 месяца, - и все равно раньше ушел. Я мог еще там оставаться, меня могли ещё подлечить. На меня смотрели как на пацана, меня вообще не хотели из госпиталя отпускать. Видимо, командир прежде, чем разговаривать со мной, разговаривал с начальником госпиталя о том, кто я такой и почему. Сказал им, что мол, у вас такой пацан. А со мной в палате лежал капитан I ранга. Этот капитан I ранга меня перехватил. «Чего такой боевой парень с наградами будет дома делать?!» По-своему он был прав. И вот он говорит: «Ну, диверсант» – он узнал, чем я занимался, – «Мне такие пацаны нужны. Едешь со мной в Кронштадт». Как раз и у него и у меня лечение заканчивалось. Это был еще август 1942 года. «Документы твои у меня». Он, видимо, слышал разговор командиров со мной, - и пошел к начальнику госпиталя, так и так меня должны были выписывать. Иначе, судя по всему, меня бы домой отправили, - судя по возрасту. А он говорит: «Твои документы я забрал. Отвезу тебя в Кронштадт, в Школу юнг». Таким образом я попал в Школу юнг. Проучился я в Школе юнг, получил морскую специальность «рулевой-сигнальщик».

 

А.Д.: - Как Вас приняли в этой школе, у Вас все-таки уже серьезные награды были.

 

- Сначала не поверили, естественно. Вызвали в особый отдел, он там, так же как и везде был. «Откуда награды?» Я рассказал, в чем дело. – «Документы?» Я показываю. Они все равно не поверили, запрашивали Москву, хотя документы были с орденской книжкой, всё как положено. Все равно запросили Москву! Москва ответила: «Не было такого награждения». Вызывают меня в особый отдел. Устроили мне «ночь в алмазах», заставили снять все эти награды, сдать на хранение. А я говорю, что это ошибка. Полк был НКВД, и по сути дела, видимо, награждение было закрытым - такое тоже бывало, естесственно. «Запросите закрытые награждения» - запросили через управление НКВД, и оттуда пришел ответ – «Да. Товарищ выполнял задание и был награжден». Это стоило мне дорого. Но вот в какой-то день утром в школе подъем морского флага, обычное общее построение. «Золотарев, выйти из строя». Я вышел - и начальник школы объявляет всему личному составу: «Произошла ошибка. Оказывается, наш товарищ действительно принимал участие в операциях в тылу у немцев и был награжден». И мне вернули всё. Такая была неприятная штука. Хотя это естественно было: пришел сопляк, которому нет еще 15 лет, - а у него такие награды.

 

А.Д.: - Орден Отечественной Войны II степени Вам в полку дали?

 

- Нет, это уже на флоте: 1-я Краснознаменная ордена Нахимова бригада торпедных катеров, рулевой-сигнальщик. Два месяца я учился в школе юнг, окончил - и сразу в бригаду торпедных катеров: с октября 1942 года и до конца войны.

 

А.Д.: - Какие катера у вас были?

 

- Довоенные Д-3, потом Г-5, а в конце войны появились американские «Хиггенсы» и «Веспера», прекрасные катера. Это уже под конец 1944 года.

 

А.Д.: - Осенью 1942 года наша часть Финского залива бла оккуирована. Насколько я знаю, были проблемы с выходом в Балтийское море подводных лодок, потому что там стояли сети.

 

- Было.

 

А.Д.: - Как катера прорывались в Балтику? Как это было?

 

- Торпедные катера спокойно проходили.

 

А.Д.: - Но ведь Финский залив простреливался.

 

- Простреливался, особенно финская территория. У них там стояли батареи. Но мы все равно прорывались. Мы большую помощь оказали в переброске войск на Ораниенбаумский пятачок, перед контрнаступлением в 1944 году. На наших катерах очень много войск перевезли.

 

А.Д.: - Этим тоже занимались?

 

- Да, и этим занимались, перевозкой на торпедных катерах. Тяжелое на баржах перевозили. Хотя холодно было, уже ледочек появился, но все равно катера ходили. Нас перебросили под Ораниенбаум, а потом 2-я Ударная на Ропшу пошла.

 

А.Д.: - Вы базировались в Кронштадте? Часто бомбили Кронштадт?

 

- В 1942 году очень часто. Но и ПВО было. Бомбили часто, много потерь было.

 

А.Д.: - И у берега тоже были потери в кораблях и в личном составе?

 

- Да.

 

А.Д.: - И фактически кроме всего остального, Вы были в блокаде?

 

- Да, само собой.

 

А.Д.: - Вы ощущали, что это именно блокада?

 

- Конечно. При всем при том, что мы чувствовали себя лучше, чем жители, это резко ощущалось. Помню, один матрос из Вологды пришел. Утром нам дают чай, без сахара и без заварки, то есть кипяток. Он говорит: «О-о-о! Что же это за чай, даже заварки нет». У нас такой был старшина, посмотрел на него и говорит: «А какава ты не хочешь?!» Мы его так и прозвали – «Какава».

 

А.Д.: - Потом уже, когда прорвали блокаду в 1943 году, стало полегче?

 

- Да, полегче, конечно.

 

А.Д.: - Что делали зимой?

 

- Зимой катера на стенд поднимали, иначе их раздавит.

 

А.Д.: - А личный состав?

 

- На базе.

 

А.Д.: - Что делает?

 

- Ничего. Кушаем, отдыхаем, кушаем, отдыхаем. Чем еще заниматься? Постоянный ремонт, так называемый планово-предупредительный ремонт (ППР). Что-то поделать, что-то подкрасить, работа всегда находится.

 

А.Д.: - Что делали в свободное время? В карты играли?

 

- Карты исключено, в домино – да. Карты – это азартная игра, которая преследуется, если даже ты играешь не на интерес. А домино, - пожалуйста, забивай, только столы не ломай.

 

А.Д.: - Шахматы?

 

- Довольно редко. Шашки – да.

 

А.Д.: - Приезжали к вам концертные бригады?

 

- У нас не было ни разу. Я слышал, что они приезжали, но у нас не были ни разу.

 

А.Д.: - Кино?

 

- Тоже не было. Матросский клуб был очень далеко от нас, он был ограничен по количеству мест, всех они не могли обслужить. Зимой тяжко было. Скорее бы кончилась эта зима, и снова можно что-то делать! «Скорей бы утречко, да снова на работу», - как один хохмач говорил.

 

А.Д.: - Торпедный катер, это сколько человек команда?

 

- Разные катера. И 8, и 12, по разному.

 

А.Д.: - Роль рулевого-сигнальщика какая?

 

- Стоит на руле. Чаще вообще-то стоит командир. Особенно, когда боевая операция, когда катер становится на боевой курс, как правило командир сам встает. Рулевой-сигнальщик - он на подхвате. «Сигнальщик» само за себе говорит, флажный семафор. Как правило, связь между катерами. Вот такая доля! Правда, не раз пришлось мне торпедировать, стоять на аппарате. Так как я пацан, мне все было интересно. «Костя, а как стреляет?» – «Очень просто. Командир: “Товсь, пли!” - и торпеда пошла». И когда Костю Славина убило осколком или пулей, командир говорит: «Золотарев, ты знаешь, я видел ты там все вертелся, давай». Ну, я и подбил немецкий эсминец или лидер, который со всем экипажем ушел на дно. За это я ничего не получил. Командир катера говорит: «Я командир катера, у меня орден Красной Звезды, - а ему что, второе “Знамя” давать, что ли?!» И всё. Спасибо и до свидания. Тем более, никто не поверил, что рулевой торпедировал корабль.

 

А.Д.: - Наводка торпедного аппарата разве не по курсу катера?

 

- По курсу, конечно. Катер корпусом направляет. Командир регулирует, набирает боевой курс, - там же три дизеля, три «паккарда» стоят. Обычно, на двух идут, а на боевой – третий.

 

А.Д.: - Это на иностранных?

 

- Нет, на наших три «паккарда» стояло. 37 узлов: узел – это 1852 м/ч: если 37 узлов – то это 65 километров скорость, вполне приличная по тем временам. У американцев, по-моему, 42 узла было. Мощные, очень хорошие американские катера были.

 

А.Д.: - На катерах сколько боевых заданий?

 

- Очень много, даже вспомнить трудно.

 

А.Д.: - Выходы в море на торпедные атаки насколько часты были?

 

- В неделю раз – обязательно. Не вся бригада выходит, выходили группами, там же подразделения. Идет дивизион, идет отряд 6 катеров. Обычно идет отряд. Если караван (бывали такие случаи, когда авиаразведка донесла, что караван появился) - тут может выйти и вся бригада. Но это редко, - в основном, дивизион выходит.

 

А.Д.: - Дивизион – это сколько отрядов?

 

- Два-три отряда, по-разному. В зависимости от количества катеров, потому что вся бригада 40 катеров. Но это когда все нормально. А сколько катеров повреждено, а сколько вышло из строя...

 

А.Д.: - Номер Вашего катера?

 

- Не помню. Первый катер был разбит, мы вообще чудом уцелели.

 

А.Д.: - Как это получилось?

 

- Мы уже выходили из боя и видимо снарядом немцы нас накрыли. Движок остановился, нас на буксире тащили. Пробоина была, хоть выше ватерлинии, но все равно вода поступала. Но номер не помню: я два или три раза катер менял.

 

А.Д.: - С командой?

 

- Нет. Разные команды получались. Потому что раскидывали, потери были на других катерах. Одного, два,

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

QUOTE (петрович @ Aug 15 2010, 05:18 PM)
QUOTE (vvall @ Aug 15 2010, 03:59 PM)
QUOTE (петрович @ Aug 14 2010, 09:57 AM)
По биографии в ПКОС  БКЗ у него нет.

А кто на фото?

Хлынин из 15 ГШАП

А.Д.: - Приезжали к вам концертные бригады?

 

- У нас не было ни разу. Я слышал, что они приезжали, но у нас не были ни разу.

 

А.Д.: - Кино?

 

- Тоже не было. Матросский клуб был очень далеко от нас, он был ограничен по количеству мест, всех они не могли обслужить. Зимой тяжко было. Скорее бы кончилась эта зима, и снова можно что-то делать! «Скорей бы утречко, да снова на работу», - как один хохмач говорил.

 

А.Д.: - Торпедный катер, это сколько человек команда?

 

- Разные катера. И 8, и 12, по разному.

 

А.Д.: - Роль рулевого-сигнальщика какая?

 

- Стоит на руле. Чаще вообще-то стоит командир. Особенно, когда боевая операция, когда катер становится на боевой курс, как правило командир сам встает. Рулевой-сигнальщик - он на подхвате. «Сигнальщик» само за себе говорит, флажный семафор. Как правило, связь между катерами. Вот такая доля! Правда, не раз пришлось мне торпедировать, стоять на аппарате. Так как я пацан, мне все было интересно. «Костя, а как стреляет?» – «Очень просто. Командир: “Товсь, пли!” - и торпеда пошла». И когда Костю Славина убило осколком или пулей, командир говорит: «Золотарев, ты знаешь, я видел ты там все вертелся, давай». Ну, я и подбил немецкий эсминец или лидер, который со всем экипажем ушел на дно. За это я ничего не получил. Командир катера говорит: «Я командир катера, у меня орден Красной Звезды, - а ему что, второе “Знамя” давать, что ли?!» И всё. Спасибо и до свидания. Тем более, никто не поверил, что рулевой торпедировал корабль.

 

А.Д.: - Наводка торпедного аппарата разве не по курсу катера?

 

- По курсу, конечно. Катер корпусом направляет. Командир регулирует, набирает боевой курс, - там же три дизеля, три «паккарда» стоят. Обычно, на двух идут, а на боевой – третий.

 

А.Д.: - Это на иностранных?

 

- Нет, на наших три «паккарда» стояло. 37 узлов: узел – это 1852 м/ч: если 37 узлов – то это 65 километров скорость, вполне приличная по тем временам. У американцев, по-моему, 42 узла было. Мощные, очень хорошие американские катера были.

 

А.Д.: - На катерах сколько боевых заданий?

 

- Очень много, даже вспомнить трудно.

 

А.Д.: - Выходы в море на торпедные атаки насколько часты были?

 

- В неделю раз – обязательно. Не вся бригада выходит, выходили группами, там же подразделения. Идет дивизион, идет отряд 6 катеров. Обычно идет отряд. Если караван (бывали такие случаи, когда авиаразведка донесла, что караван появился) - тут может выйти и вся бригада. Но это редко, - в основном, дивизион выходит.

 

А.Д.: - Дивизион – это сколько отрядов?

 

- Два-три отряда, по-разному. В зависимости от количества катеров, потому что вся бригада 40 катеров. Но это когда все нормально. А сколько катеров повреждено, а сколько вышло из строя...

 

А.Д.: - Номер Вашего катера?

 

- Не помню. Первый катер был разбит, мы вообще чудом уцелели.

 

А.Д.: - Как это получилось?

 

- Мы уже выходили из боя и видимо снарядом немцы нас накрыли. Движок остановился, нас на буксире тащили. Пробоина была, хоть выше ватерлинии, но все равно вода поступала. Но номер не помню: я два или три раза катер менял.

 

А.Д.: - С командой?

 

- Нет. Разные команды получались. Потому что раскидывали, потери были на других катерах. Одного, два, три человека потеряли, раскидали по разным катерам. Это не совсем приятно было. Хотя «полундра», - она всегда «полундра». Проходит неделя, и уже ты свой. Но сначала к тебе приглядываются. Хоть и награды, но все равно чужак пришел, а там уже своя семья. А потом видят… люди же тоже разные. Есть которые сразу находят контакт, не выкобениваются, а другой, особенно если у него награды, думает, что он национальный герой. И такие были! Правда, их охлаждали, но на это требовалось время, и потом всё равно осадок оставался. Если он такой, он всё равно таким и останется, он только внешне проявлять себя так не будет. А внутри всё равно будет думать, что он выше других, у него больше заслуг. Причем, заслуги – это тоже относительно. Кто в какую ситуацию попал. Как мне кто-то из наших юнцов, «сынов полка», говорит: «Золотарев, ты вообще, как легенда у нас, в 14 лет...» - и так далее. А я говорю: «А ты? А тебе вообще 13 было. Кто из нас легенда, ты или я? Так судьба сложилась!»

 

А.Д.:- Фронтоое братство где сильнее? В тех частях, которые в тыл врага ходили, или в морских?

 

- Это совершенно разные вещи.

 

А.Д.: - Чем отличалось?

 

- Хотя бы тем, что в тылу врага ты на волоске каждую секунду. Напряжение предельное. Ты линию фронта перешел, немец может быть за любым кустом, за каждым поворотом. А флотское – это совсем другое. Это семья, это задание. В этом-то и разница. Там предельное напряжение, оно волей-неволей объединяет, спаивает коллектив. Ты идешь, и не столько беспокоишься за себя, сколько за Васю, который с тобой рядом идет. А он за тебя. А морская дружба – это совсем другое дело. Там то же самое, но это уже проявляется в бою. Но все равно в бою нет такого ежесекундного напряжения. Вот катер вышел в атаку - это время, несколько минут он идет в атаку. Думаешь: «долбанут или не долбанут?» Прямо на глазах у тебя, «пшик», - и команды нет, катер взлетел на воздух вместе с личным составом. А ты идешь дальше, думаешь: «а следующая твоя…» А когда катер из атаки выходит, - это самый неприятный момент.

 

А.Д.: - Выходили разворотом?

 

- Да, а как иначе? А разворот, - это ты подставляешь хоть на одну секунду борт. Немцы стрелять умели! Сколько таким образом погибло катеров...

 

А.Д.: - Дистанция сброса торпеды?

 

- По-разному. Это зависит от командира. Другой командир подходит очень близко. У нас рисковый командир был.

 

А.Д.: - Как его звали?

 

- Осипов, Герой Советского Союза. Пущев был, тоже командир отряда. Свердлов. Троих командиров помню. Особенно Осипова. Они все Герои Советского Союза. Осипов был очень рисковый, он близко подходил. Всегда говорил: «Ребята, надо бить наверняка».

 

А.Д.: - На сколько примерно?

 

- Кабельтов - 200 метров. Совсем рядом! Тот же тоже на скорости идет, это раз. И потом, немцы тоже умели отворачиваться, - особенно если корабль не такой уж большой. Это общеизвестный противоторпедный маневр: когда командир грамотный, опытный, он точно рассчитывает, как идет торпеда, потом делает резко ход, и торпеда проходит мимо. А у торпеды интересная закладка. Она прошла определенное время, - «раз», клапан открылся, она тонет. Там таким образом делается. Некоторые подальше: два раза по 200 - это 400. Но больше уже нельзя. Торпеда же не такую большую скорость имеет, это раз. Потом, торпеда след оставляет, это два. Это сейчас торпеда без следа идет, - а тогда идет торпеда, и ее хорошо видно. Прямо такой беленький следик оставляет.

 

Одно дело торпедные атаки и так далее, - а было одно интересное задание. Это уже март 1945 года. Бригада наша стояла в Клайпеде и нужно было овладеть портом Данциг. Туда направили большую десантную группу, но овладеть портом не удалось - настолько сильная там была оборона у немцев. Они такой встречный огонь там устроили, что очень большая часть десанта погибла. А те, кто остались живы, вернулись. Встал вопрос, что нужно направить туда специальную диверсионную группу уничтожения. А у немцев там стояла дальнобойная батарея, четыре 305-мм орудия. Встал вопрос, кто возглавит диверсионную группу. Проверяли личные дела, искали кандидатуру. В конце концов, остановились на мне. Командир бригады говорит: «У нас есть один, который еще под Москвой окончил диверсионную школу. Хотя он молодой, но имеет опыт». Споров было много, - но мне поручили это задание. Была 42 человека группа старичков. С нами еще поляки пошли, потому что у нас задание было, уничтожить батарею, а у поляков было задание уничтожить зенитные средства противовоздушной обороны. Там у них две батареи стояло, спаренные, четырехствольные. К моей группе был прикреплен поляк Янош - он до войны работал докером в порту и хорошо знал прибрежные расположения.

 

Мы шли на торпедных катерах и в сопровождении бронекатеров. А на бронекатере две башни КВ стоят, по 85-мм. Подошли. Что нас выручило: при входе в Данцинскую бухту немцы затопили большой транспорт, 8-трюмный, колоссальный транспорт. Там довольно глубоко было, и он лежал на боку. Мы когда подошли, спрятались за него. Еще темно было. Немцы осветили прожекторами, но нас найти не могли, мы были за бортом. Я послал разведчиков на резиновой шлюпке. Был договор: если чисто, фонариком три проблеска. Прошло время - сигнала нет, разведки нет. Я, естесственно, даю приказ высаживаться. Пошла высадка, высадились. Поляки сами по себе, а мы сами по себе. Пошли, нашли эти башни. Они довольно близко стояли от мола. Как уничтожить? Они все забронированы. Сняли охрану: четыре часовых там стояло, у каждой башни по часовому. Естесственно, немцы никак не рассчитывали, что какие-то диверсанты появятся. Когда мы сняли охрану, я приказал нашим ребятам стрелять из немецких автоматов в расчете на то, что немцы в башне услышат стрельбу из своих автоматов и попытаются оказать содействие, помощь. И, видимо, я рассчитал правильно. Тут же открылись двери во всех четырех башнях. Оттуда выскочили немцы для поддержки своих - и мы их в упор расстреляли. Какие-то немцы, естесственно, в башнях остались, мы покидали туда противотанковые гранаты, а когда гранаты взорвались, сдетонировал боезапас, - и все четыре башни взлетели на воздух. Своих разведчиков мы так не увидели, - видимо, пропали разведчики, или наткнулись на кого-то, не знаю. Мы стали отходить, и в это время появился польский полковник в сопровождении двух своих солдат. А немцы, видимо, успели своим сообщить, или услышали стрельбу, и нас стали преследовать. Двух солдат, поляков, убило, меня ранило в ногу, а полковника в голову. Добрались мы до обреза, а высота примерно 2,5 метра до воды. Полковник потерял сознание, упал в воду, я за ним. Схватил его, поплыли мы. Недалеко стояли наши шлюпки, его вытащили, и на наше счастье в первой шлюпке оказался врач. Оказали ему помощь, оказали мне помощь, и таким образом, мы ушли, - и пришли в Клайпеду.

 

А.Д.: - Сколько человек вернулось?

 

- 24 человека, - причем, было 8 раненых, из них двое тяжело. Мы еще кого-то потеряли, но взять уже никак не могли. Потери были, но зато мы сделали то, что надо было. Я был награжден высшей польской наградой – Крест «Виртутти Милитари». Наши были представлены к «Отечественной Войне» I степени, но командир бригады сказал: «За одну операцию нечего два раза награждать. Он получил высокую польскую награду, и хватит». На этом дело и закончилось. Вот такое уже было флотское задание. А потом был штурм Пилау, Коса – это знаменитая Данцинская Коса. Я участвовал в этой десантной операции в Пилау 25 апреля.

 

А.Д.: - Высаживали десант?

 

- Да. С катеров высаживали: и с торпедных, и с бронекатеров тоже приходилось высаживать. Лидер «Минск», «Лидер Ленинград» участвовали, поддерживали огнем; «Красное Знамя» - была такая очень мощная канонерская лодка, четыре 130-мм пушки там стояли.

 

А.Д.: - К 1945 году вы базировались на немецкой территории?

 

- Какая же это немецкая территория? Это Прибалтика.

 

А.Д.: - Контакты с немецким населением были?

 

- Напрямую не было во время войны. Это исключено. Мы же не на берегу, мы на воде. База – море, море – база.

 

А.Д.: - База была на корабле?

 

- Нет. База была на берегу, где жили, кормились, отдыхали.

 

А.Д.: - Какая иерархия в экипаже?

 

- Какая иерархия:командир,боцман. Остальные все одинаковые абсолютно. Что рулевой, что моторист, что торпедист. Каждый занят своим делом, и все!

 

А.Д.: - Драить катер?

 

- Все драили, включая боцмана.

 

А.Д.: - Готовит кто?

 

- Обед на катере не готовят. На бронекатерах готовят, а на торпедных нет. На базу приходим (базу торпедных катеров), - там готовят.

 

А.Д.: - На флоте хорошо кормили?

 

- Как понять, хорошо или плохо? Это была война, это раз. То, что на флоте кормили лучше, чем везде, даже лучше, чем в авиации, - это два. Особенно торпедные катера, - это была высшая категория, нам шоколад давали. А как иначе? Хорошая погода, катер вышел, хоть ты в меховом, американском комбинезоне, тебя продувает насквозь. Он идет на скорости, брызги тебе… Там кушать надо, а иначе, как у нас один товарищ говорил, «силов у тебя не будет».

 

А.Д.: - Несмотря на Ваш возраст, Вам в рацион водка полагалась?

 

- Водка полагалась всем. Ты боец, тебе положено, - там не смотрят, когда ты родился. Вопрос в другом: если ты молодой, то ты отдавал. Все, кто был помоложе, старикам отдавали. И далеко не все старики пили, кстати.

 

А.Д.: - Курили?

 

- Курить я начал рано, в 1941 году, - это точно. Ругали меня, но потом привыкли. Причем курили махорку. Самая любимая махорка «Моршанская». Вот это да! Один курит – семеро падают. Очень крепкая была. Я помню, когда мы после войны ходили на ремонт в Росток на трофейных тральщиках: «Нептунверфь» - колоссальный морской завод. Там их и строили, кстати. Курить нечего. Завод мастера обслуживают, немцы. Курева у них не было, и с питанием было плохо. Они сначала на эту махорку не курили: она же очень пахучая, эта махорка. Здесь куришь, - на Красной площади слышно. Но потом они к ней так привыкли - за пачку махорку они хоть день и ночь будут работать.

 

А.Д.: - Катера надежные были?

 

- Надежные. Но пулеметная очередь прошивает катер насквозь. Правильно, это расплата за скорость, - нужно было его сделать, как можно легче, как можно мощней, чтобы была скорость. А сделай бронированный, - будет бронекатер. Это другое дело: зато у него артиллерийское вооружение.

 

А.Д.: - Авиация?

 

- Нет. в основном авиация – это только разведка. Авиация наводит, идет разведка, особенно, когда караваны. Когда одинокие суда идут, авиация не работала, это просто невыгодно было. Часто немцы проводили караваны, когда возили сырье всякое, руду, - на Балтике особенно. Авиация регулярно занималась разведкой, специальная морская авиация была. Сообщала к себе по радио – «в таком то квадрате то-то и то-то». А оттуда в наш штаб передавали, что в квадрате таком-то замечен караван, столько-то судов, направление такое-то. Тут же принимается решение, - выйти и атаковать.

 

А.Д.: - Продолжительность выходов в море несколько часов?

 

- Как правило, да. Несколько часов, туда, сюда, и до свидания. Кормежка на берегу.

 

А.Д.: - Атаки авиации по вам были?

 

- Да. Авиация нас бомбила.

 

А.Д.: - Потери несли?

 

- Несли. Немцы хорошо были подготовлены...

 

А.Д.: - Как встретили Победу?

 

- Победа застала меня в Штетене, в Восточной Пруссии. Там мы высаживали десант. И в этом десанте я принимал непосредственное участие как десантник, с автоматом даже, - это я помню хорошо. Прошло много лет, и полковник-поляк, которого я в предыдущей высадке спас, меня разыскал. По телефону звонит и говорит: «Я с трудом тебя нашел, очень хочется встретиться, ты не мог бы приехать?» Это было в 1977 году. Я тогда не знал, что можно вообще можно выезжать за границу. Он говорит: «Я тебе пришлю приглашение для посещения мест захоронения». При штурме Штетена мы потеряли 78 человек, там есть братское кладбище, «сментаж» по-польски. На этом кладбище наши ребята захоронены, - в том числе мой друг, с которым мы от Кронштадта дошли до Штетена. Он там погиб, при штурме. Я приехал и поляку говорю: «Слушай, Ян, здесь наш десант высаживался, и слева. Я обратил внимание - очень красивая литая чугунная ограда, в ней снаряд выбил огромный кусок, дыра была здоровенная. Ограда такая красивая, бой идет, я стреляю, - вот что значит художник по натуре! Я запомнил эту дырку». Он не верил, что мы там десант высаживали, а мы идем, - и дыра, как была, так и есть. Помню, мы дошли до центральной площади. Там сейчас аллея Красной Армии, и шла улица Велка. Я у него спрашиваю: «Ян, Велка это кто: ученый, полководец?» Он говорит: «Велка по-польски - главная улица».

 

А.Д.: - Какого числа был десант?

 

- 3 мая 1945 года – Свинемюнде, 5 мая - Штетен. В Штенене я и встретил Победу. После высадки мы вернулись на катера, катера так и стояли у стенки. Когда мы уже овладели городом, войска пошли куда-то дальше, а моряков всех вернули на катера, на корабли. Помню, такая была стрельба! Такая сумасшедшая стрельба, - стреляли даже с катерных пулеметов. Мы, наверное, спали, отдыхали. Наши ребята говорят: «Что за стрельба? Опять война, что ли?» Вышли на берег, вышли на стенку. Нам говорят: «Дураки, какая война? Война закончилась! Победа!!!» Вот так я встретил Победу, очень просто и скромно. Потом стрелял из ракетницы. Ничего особенного...

 

А.Д.: - Вам полагалось личное оружие?

 

- Морякам не полагалось. На катерах не было личного оружия. Оружие только у командира и боцмана. У командира ТТ, а у боцмана наган. А нам не положено.

 

Закончилась война. Американцы затребовали, вернуть им катера по ленд-лизу. Приезжает командующий флотом Трибуц, говорит: «Я верну американцам катера!» Приказал вывести их в море и утопить. А потом послали ответ: «Ваши катера пришли в полную негодность, и возвращать вам нечего». Нас списали на берег. Буквально две недели я пожил на берегу, на базе. Потом получаю направление во 2-ю тралейную бригаду. Кому-то показалось мало того, что я испытал на своей шкуре с начала 1941 года до конца войны. И с июня 1945 года до 21 февраля 1950 года я занимался боевым тралением. А так как я подрывник, меня назначили командиром подрывной команды. Сначала я расстреливал мины из «сорокапяток». У нас тральщики были немецкие, трофейные, 600-тонн. Очень мощные, хорошие тральщики. И корабли идут строем лага. Идет один, второй, третий, - строй лага называется: каждый перехлестывает зону другого. Такой веер идет, и таким образом, захватывается поле. В трале секачи стоят. Определенного типа трал, определенного типа мины подсекаются секачами, и мины всплывают. Предварительно идет разведка минного поля: какой характер мин, как они поставлены, и так далее - чтобы знать каким тралом их травить. Мины подсекаются и всплывают, и их из «сорокапяток» расстреливают. Но дело в том, что даже снайпер может не попасть с пятого-шестого снаряда. Мина-то на воде – это же море! Даже на спокойной воде мина вот так ходит, и корабль вот так ходит. Почему у корабельной артиллерии четыре наводчика, а не два: там плюс еще крен и дифферент. Есть горизонтальный, вертикальный, наводчик крена и дифферента. 4 наводчика, чтобы удержать... А потом пришел негласный приказ создать на каждом корабле подрывную команду: шестерка, шлюпка, - и командир этой подрывной команды. А так как я подрывник, то меня и назначили командиром подрывной команды. Шлюпка подходит к мине, там рога толщиной с папиросную бумагу. Достаточно одного неосторожного движения, и взлетишь сам. А рог держится на такой гайке. У тебя специальный подрывной патрон. Надо очень аккуратненько этой петелечкой от подрывного патрона, одеть его на эту гайку, чтобы не трогать рог. Бикфордов шнур горит сантиметр в секунду. Надо точно определить тип мины, как она взорвется, как полетят осколки, траекторию полета для того, чтобы знать на какое расстояние у тебя мертвая зона и встать посередине этой мертвой зоны, чтобы тебя осколки не задели. Исходя из этого расчитываешь длину бикфорда. Рассчитал, отрезал, поджег его, - и всё. «Ребята, навались!» - и пошло. Смотришь на секундомер. «Шабаш!» - тут же весла бросают. Причем что интересно, я других подрывников спрашивал, - когда шабаш, все попки кверху, хотя если осколки полетят, то прошьет, что так, что так. Но почему-то обязательно мордой вниз. Почему, так срабатывало подсознание?! Причем я у других спрашивал, - то же самое. Вот так 46 мин обезврежено.

 

А.Д.: - Мина взрывается, и чтобы осколки не накрыли…

 

- Да. Надо рассчитать всё, - хотя были случаи, что задевало все равно. Не все же осколки имеют одинаковую силу: кто-то летит по полной траектории, а кто-то не долетает, падает.

 

А.Д.: - Тралили в основном наши или немецкие мины?

 

- В основном, немецкие, хотя хватало там всего. Мы же тралили сначала фарватеры. Особенно Балтика - она была так завалена. «Интересно» - это не то слово: под конец войны наши дорогие союзники делали все, чтобы немцы сумели вывести свои войска из Курляндии, из Прибалтики. Делали все, чтобы вставлять нам палки в колеса. Даже английские мины были! Англичане минировали, давая возможность немцам уйти от нас.

 

А.Д.: - Может, они против немцев минировали?

 

- Нет, они минировали против нас, это точно. Есть даже документы. Есть такой знаменитый датский остров Борхольм, там была знаменитая операция. Там целый немецкий гарнизон был...

 

А.Д.: - Они же сдались без боя?

 

- Так они сдались после чего?!! Им не зачем было воевать, потому что подошла наша эскадра и сказала: «Вам 24 часа, если нет, открываем огонь». Причем, это было согласовано с датчанами. Они даже от береговой черты отвели свое население и были согласны с обстрелом. «Нам», - говорят, - «немцы не нужны. Мы их выгнать не можем». Даже англичане им самолетами кидали продовольствие, медикаменты. Наши сначала высадили десант (там всего 180 человек морской пехоты было) в расчете на то, что они согласятся, и нет проблем. Слава богу, они живы остались, - потому что когда высадили, наши по громкой связи на немецком языке объявили: «Имейте в виду, тут же откроем огонь». Так что они были вынуждены сдаться. А войска немецкие из Курляндии шли. И когда наши предупреждали, немцы открывали огонь. Сколько самолетов сбили уже после 9 мая! До 15 мая еще шли дела. Они выводили войска из Курляндии, и по-моему, больше десятка самолетов при этом погибло. А то мы все в гуманизм играли. А потом был приказ: «открывать огонь и топить». И топили, а что оставалось делать? Им говорят, - «сдавайтесь». Они не хотят. Или вообще никак не отвечали.

 

А.Д.: - Некоторые говорят, что во время боя испытывают некоторую эйфорию, упоение.

 

- Нет, ни то и ни другое не подходит. Это современные выражения, которые к той эпохе не подходят ни с какой стороны.

 

А.Д.: - Состояние аффекта?

 

- Тоже, нет. Долг! Исполнение своего долга, защита Родины. Прекрасно понимаешь, тебе поручено вот это, и ты должен исполнить. И чем лучше, - тем лучше. Предельно просто, проще не бывает.

 

А.Д.: - К немцам кроме ненависти, было уважение, как к солдатам?

 

- Нет. Так могут говорить только те, кто не воевал. Тот, кто воевал, так не скажут.

 

А.Д.: - Может быть, это послевоенное настроение? Ещё многие говорят, что они педантичные.

 

- Немцы аккуратные, педантичные, интеллигентные, - можно много положительных качеств перечислять. Этой нации надо отдать должное, потому что я после войны не один раз был в Германии. Культуре можно поражаться. Во Франции я не был, не могу сравнить с французами. С англичанами тоже, - а немцы, это да. Эта нация особенная, надо отдать им должное. Сидит старик в транспорте, заходит девчонка 18-20 лет, - он встанет, уступит ей место. У нас, извините, сидит молоденькая девочка, против нее стоит инвалид с палочкой, переминается с ноги на ногу. У него сил не хватает держаться за поручень, а она смотрит на него в упор и улыбается. В Германии этого быть не может! Это европейская культура, это воспитание. У нас другого много интересного. У нас есть то, чего нет у немцев, благодаря чему мы и победили. Не зря один «товарищ Бисмарк» сказал: «Русский медленно запрягает, но быстро ездит». И даже так он сказал: «Русского солдата мало убить, его еще надо и повалить». И этим очень много сказано.

 

Интервью: А. Драбкин

 

Лит.обработка: С. Анисимов

 

 

 

Комментарии

 

+2 # Игорь Александрович 18.01.2010 22:57

Здравствуйте!

Очень интересная информация, и весьма неожиданная для меня, что паника в Москве началась утром 13.10.41 - Можно сопоставить начало войны и запоздалое 3.07.41 выступление Сталина и начало паники 13.10.41 и объявление военного положения только 16.10.41

Ответить | Ответить с цитатой | Цитировать

 

 

+1 # Игорь Александрович Б 19.01.2010 00:07

Удивительное интервью, совершенно отличается от многих других. Видимо, в 41 - начале 42 года и немцы были другие, раз отрядами проходили к ним в тыл.? Сомневаться в правдивости интервьюаранта не могу, почему-то

Ответить | Ответить с цитатой | Цитировать

 

 

0 # Юрий киевлянин 15.06.2010 17:36

Да наподдали немцам под Москвой, вот и стал немец "другой" - ходили в тыл отрядами. Да и автор свидетельствует, что в начале несколько групп погибли, пока фронтовые разведчики не стали помогать переходить линию фронта.

Ответить | Ответить с цитатой | Цитировать

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

  • 2 недели спустя...
Вот еще герой.

post-16-1283053652_thumb.jpg

  • Лайк 1
Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

Участник боёв на о.Хасан командир орудия В.А.Малышев (1-я Особая Армия,1939 г.).

post-16-1283072057_thumb.jpg

  • Лайк 1
Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

  • 1 месяц спустя...
Читал про одного разведчика-Сергей Матыженок, кавалер семи орденов, среди них три БКЗ, две Славы, человек взявший в плен 26 немцев, включая генерала СС, и 11 офицеров.Есть ли фото?
Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

QUOTE (курепин юрий геннадьевич @ Oct 16 2010, 10:59 AM)
Читал про одного разведчика-Сергей Матыженок, кавалер семи орденов, среди них три БКЗ, две Славы, человек взявший в плен 26 немцев, включая генерала СС, и 11 офицеров.Есть ли фото?
Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

  • 3 месяца спустя...

Для публикации сообщений создайте учётную запись или авторизуйтесь

Вы должны быть пользователем, чтобы оставить комментарий

Создать учетную запись

Зарегистрируйте новую учётную запись в нашем сообществе. Это очень просто!

Регистрация нового пользователя

Войти

Уже есть аккаунт? Войти в систему.

Войти
×
×
  • Создать...