Из архива Кубанского Атамана генерала Науменко

[Павел Стрелянов /К/]

Братья Назимовы, Георгий (1924-2014) и Николай (в форме, 1921-убит под Бусовачей 24 фев. 1945) 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Изредка папа с мамой писали мне из Рашки, где учился брат мой Юра. Иногда с оказией посылали дяде Вите пакеты с рахат-лукумом и баклавой как подарок нам. Эти сладости приходили обильно из Албании, граница с которой была поблизости. У Танюши, дочери дяди Вити и Анны Феодоровны, все личико бывало измазано баклавой, а глазенки уже радостно и лукаво впивались в рахат-лукум.

Я часто бывал у них с субботы на воскресенье. Они жили на Карабурме, в пригороде Белграда на Дунае, напротив Панчевачкого моста. Дядя Витя там купил маленький домик и свободные дни посвящал рыбной ловле и поездкам на лодке на остров Ада Циганлия, где раньше проводили они с папой день за рыбной ловлей, приготовлением ухи, а потом, сморенные купанием в Дунае и жарким днем, мирно посапывали в тени деревьев часик-другой.

Так вот, была лодка у дяди Вити, длиной четыре-пять метров, на веслах. Я с ним кочевал по Дунаю во все стороны, удили рыбу, он учил меня грести одним веслом, сидя на корме (я оказался в этом деле отличным учеником: сильно и ловко греб, уверенно ведя лодку к цели). Часто плавали по Дунаю вниз к селу Вишница, к знакомому русскому рыбаку, и, купив хорошую копченую рыбу, возвращались назад против течения, придерживаясь берега, но уже работали вдвоем на веслах, он на корме, а я как рабочая сила. Изредка ходили всем семейством в кинематограф.

Хорошо и незаметно прошел 1939 год. Прошли праздники Нового года и Рождества Христова. В Югославии Рождество справляли два раза, сперва католики (хорваты), а потом православные сербы, да и мы, русские, им в помощь.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Югославское правительство решило восстановить связь с Советским Союзом. Советское посольство прибыло в Белград, и с этого момента сербы начали воодушевляться советской пропагандой. Сербы всегда любили Россию и русский народ, не разбираясь в политике. Русский? Значит, хорош. Советская пропаганда в Сербии сыграла большую роль, восстанавливая потихоньку коммунистически настроенных сербов против белой эмиграции. Но поначалу таких были единицы. Югославская коммунистическая партия только создавалась в то время.

Предметом общих разговоров для взрослых, конечно, была война. Нас, юношей, она касалась как-то вскользь, были у нас свои интересы. Франция лежала повергнутая на лопатки, трагедия англичан у Дюнкерка. Италия завязла в своей войне с Албанией и Грецией. Итальянский фронт трещал во всех направлениях, и праправнуки грозного Рима утирали свои окровавленные сопатки от ударов эллинов. Греки их били почем зря.

И так, потихоньку, в работе и редком веселье проходил год. События,  потрясающие Европу, на Югославию не влияли, а если влияли, то так незаметно для нас, занятых своими делами.

Англичане высадились в Греции на помощь им, с желанием, наверное, в случае чего обеспечить Египет; Англия влияла на Турцию, чтобы та вступила в войну в поддержку коалиции.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Снова пришли праздники Рождества, и наступил 1941 год. Прошли январь и февраль, положение Италии стало настолько тяжелым, что ее союзнику Германии пришлось оказать ей помощь, и вот в начале марта немцы попросили у прави­телей Югославии разрешение на проход германских войск к Греции, на помощь своему неудачливому союзнику.

Просьба немцев о пропуске войск стала достоянием сербского народа. Возмущению не было конца. Сербы всегда себя считали союзниками, как Франции, так и Англии. Отрыжки памяти Первой мировой. И пошло волнение.

Агитаторы (откуда появились?)  начали мутить народ, и, пока шли переговоры, волнение возрастало, стали винить в слабости правителя, регента принца Павла. Наследник Петр II был малолетним.

В одну темную ночь возвращался я из кинематографа к себе на квартиру, шел  по Косовской улице и, пройдя Палмотичеву, увидел перед собой сгорбленную фигурку женщины, упавшую на колени. Подойдя к ней сзади и взяв ее под локти, я попытался ее поднять, говоря: «Устай, майка». (Вставай, мать.). Но она, пошевелившись, высвободилась из моих рук и молвила, горько плача: «Остави ме! Гледай на небо сине!! Биче рат! Страшни рат! Ядна наша Србия!!!» (Оставь меня! Смотри на небо, сыне! Быть войне! Страшная война! Бедная наша Сербия!). И снова залилась слезами. Взглянув на небо в темных тучах над церковью Святого Марка, я увидел огромнейший, на полнеба, красный крест. Легкие прозрачные тучки плыли на его фоне, и я, как зачарованный, с восторгом, объятый неописуемой верой во Всевышнего, охватившей мою душу каким-то дивным чувством, стоял как статуя, глядя на крест. Сколько времени стоял я, не знаю, но вдруг очнувшись, перекрестился и зашагал прочь, покинув плачущую, поникшую старушку. Столько лет прошло с тех пор, но видение, сила его и очарование не покидают меня. И вспоминая слова старушки-сербки, я сознаю, что они были пророческими. Все сбылось!

[Павел Стрелянов /К/]

В конце марта толпами ходил сербский народ по Белграду, особенно по центру, разгромили немецкое посольство, грабили неме­цкие магазины, истошно крича: «Боле рат него пакт!» (Лучше война, чем пакт!) и танцуя по выкинутому из магазинов добру.

Был хаос! Правительство под давлением событий отказало немцам в проходе войск под радостное улюлюканье толпы. Кончался март 1941 года.

Ранним утром 4 апреля я проснулся от грохота и звука тяжелых ударов. Милая старушка, хозяйка моей комнатки, откинула занавеску и, приседая от страха, с трясущейся челюстью, выпученными глазами под вихрами нечесаных волос, захлебываясь, крикнула: «Бомбят!! Война!!!» – и исчезла. А в передней трещало радио, и перепуганный голос вещал о чем-то. Одеться, и вылететь на улицу было делом мгновенным, и начались мои блуждания по городу. Я горел желанием оказать помощь, быть нужным, и жадно впитывал в себя впечатления, осознавая, что такое ВОЙНА. Дурак-юноша, подвергал себя опасности, не понимая серьезности происходящего.

Во время налетов завывающих «щук» скрывался под арками зданий, смотрел на бегущих в безумии людей, кричащих что-то. Видел пару, он и она. Она обняла его и склонила голову ему на грудь, как будто прячась, а по чулкам бежали узорами темные змейки и растекались лужицами по тротуару. Пожарные и солдаты подбирали на улицах раненых и убитых, крича зевакам вроде меня: «Бежи кучи!» (Беги домой!), и смрад паленого висел в воздухе. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Досталось Белграду!!! Гул стрельбы зенитных пушек и рев сирен звучали как увертюра погибающего уклада жизни и салют наступающим тяжелым временам. Побывав на Теразии (главная площадь в центре Белграда), взглянув на разбомбленный отель «Москва», насытившись ужасом смерти и  разрушения, под давлением увиденного я зашагал прочь.

Воздушные силы бомбили Белград, танковые и пехотные дивизии ворвались в Югославию. Хорватия сразу сдалась, объявив себя союзником Германии. За три дня всё было закончено. Юго­славия как таковая перестала существовать. Часть армии оказалась в плену, а остальные разбежались по домам и лесам. Всё рухнуло. Все министерства закрылись, учебные заведения тоже. Немцы вошли в Белград. Исчезли как-то сразу продукты питания, и поникшие духом сербы бродили по городу в поисках еды.

Я проводил время у дяди Вити на Карабурме (предместье Белграда), рыскал по городу в поис­ках еды или грёб на лодке в затопленном весенним разливом лесу, вылавливая двухсотлитровые бочки с постным маслом, приплывшие невесть откуда. Я продавал свой улов за живность, ибо деньги не стоили ничего, и так кормил крёстных. О моей семье не слышно было ни звука. В Хорватии началось поголовное избиение сербов. Хорваты, пробыв сотни лет под австро-венгерским правительством, стали католиками и возненавидели сербов, которые, прожив пятьсот лет под турками, сохранили православную веру. Трупы убитых, в том числе и детей, плыли по реке Саве.

 

[Павел Стрелянов /К/]

В ту ночь оглушающий взрыв поднял всех на ноги, но, так ничего и не узнав, завалились снова спать. А утром под возбужденные крики людей увидели взорванный, рухнувший Панчевачки мост. Связь с Банатом была прервана. Плывя назад, видел в лесу среди деревьев большие куски с торца Панчевачкого моста.

На следующий день с разрешения дяди Вити я взял лодку и поплыл к лесу, где накануне заметил куски мостовой Я собирал их, грузил лодку до отказа, плыл к дому нашего рыбака и сгружал на берег напро­тив дома. И так весь день. К вечеру, захватив два куска торцевой мостовой, с разрешения милой хозяйки заложил в топившуюся печь один кусок. И с большим успехом мои мысли оправдались.

Дело в том, что кусок торцевой мостовой мне напомнил «брикет». Из мелких кусков лигнита и угольной пыли, под большим давлением смешанной, кажется, в малом количестве с асфальтом, создавались кирпичики. В кафельных печках они долго горели вместо дров, давая сильное тепло.

Идея оказалась очень полезной, и вместе с нашим рыбаком мы вылавливали куски мостовой  и перевозили их на его большой лодке. Завалили весь его чулан. «Будет прок. Хватит на всю зиму!» – сказал довольный наш рыбак. 

Навестил нас бежавший из плена сослуживец крестного. С горечью рассказывал он подробности их пленения. Говорил о том, что все служащие, инженеры, топографы, чиновники и архив министерства постройки железных дорог были отправлены в Германию. И я сразу понял, что мать моя и брат остались одни в Рашке.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Задался я целью разыскать мать и брата моего и быть с ними вместе, деля и плохое, и хорошее. Крестная и дядя Витя меня отговаривали: «Олег, не время, страна в брожении. Говорят, что по дорогам грабят! Подожди!» Тем временем стало известно, что начали ходить поезда в разных направлениях страны, и, выяснив, что есть движение поездов на Рашку, я решился.

Благословили меня на дорогу Анна Феодоровна и дядя Витя, дали мне еды в узелке, снабдили флягой с водой, и двинулся я, как странник, в путь-дорогу. Пробившись с трудом через толпу желающих ехать, нашел местечко на полу в уголке, сел и затих. Медленно двигался наш поезд и, не доехав до Рашки сорок километров, встал из-за нехватки топлива.

Под проклятия, ругань и крики высадились. Толпы пассажиров начали расходиться кто куда, а я пристал к группе уходящих по шпалам на Рашку. Это правильно и хорошо, рассуждал я, шпалы и рельсы до Рашки доведут. Постепенно группа рассасывалась, и к вечеру осталось нас четверо. Мы остановились на лужайке вблизи железной дороги, где нас  застала быстро спускающаяся ночь. Ярко горел костер в ночной темноте, и на фоне искрящегося света проступали лица трех моих спутни­ков. Они оказались с пустыми руками, и я по-братски разделил с ними мои скромные запасы, мы распили мою фляжку воды и, укрытые звездным небом, завалились спать на мягком травяном ковре. 

 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Утренний холодный ветерок разбудил меня, и еще сонными глазами обозревал я моих спутников, греющихся у костра. В полдень они расстались со мной, сказав на прощание: «Здрав био момче. С Богом!» ( Будь здоров, мальчик. С Богом!) и, нырнув в лес, исчезли. Куда?!  К четникам? Это так и осталось мне неизвестным. И шел я дальше одиноко, по шпалам или тропинкам вдоль рельсов к моей цели. Под вечер, в багровом закате уходящего солнца, уставший, голодный и мучимый жаждой, с тревогой в сердце оглядывался я в поисках места, где можно было бы провести ночь, как вдруг до слуха моего донеслось мычание скота. Жилище!

И, недолго думая, зашагал напрямик в быстро опускающихся сумерках, идя на звук. Вскоре в темноте, на фоне ясного еще неба, увидел очертания дома. Я шел вдоль забора в поисках ворот, когда свирепый лай нескольких собак остановил меня. Знаком был я с огромными сербскими овчарками, стерегущими стада. Не видя выхода, крикнул пару раз. Распахнулась дверь, и в освещенном проеме я увидел женщину в шароварах и сразу понял, что она албанка. Радостно крикнул ей, не задумываясь: «Аллах акбар!», и она решительно направилась ко мне. Прикрикнула на собак и, увидев меня, сказала: «Селям алейкум», на что я ей ответил: «Алейкум селям» и быстро перешел на сербский язык. И, видно, это ее всполошило.

Женщина резко повернулась и крикнула в направлении дома, и из дому бегом выскочили двое мужчин. При скудном свете открытой двери я увидел, что они вооружены. Один из них подскочил к забору, другой остался в стороне наготове, осмотрел меня, впиваясь взглядом, огляделся по сторонам и, убедившись, что я один, поговорив со мной немного, сказал: «Чекай» (Жди!) и пробормотал что-то своему товарищу. Тот побежал к дому и через пару минут вышел в сопровождении рослого и тучного человека. Подошли,  расспросили меня, кто я, кто мой отец, о семье, куда иду и зачем.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Пришедший долго молча смотрел на меня и, буркнув что-то молодым, пошел к дому, а молодой, сказав: «Ходи овамо» (Иди сюда), пошел со мной вдоль забора и, дойдя до калитки, впустил меня. А в доме, сидя на каком-то сундуке, я повествовал о себе, о семье, сидящим передо мной мужчинам, при этом один из молодых стоял за моей спиной. Не доверяли!

Но как только они убедились, что я их не обманываю, сразу все изменилось. Я сидел уже в другой комнате, разувшись, на подушках и глаголил им о Белграде, о войне и немцах, и они напряженно слушали меня, а за коврами и занавесками шушукались женщины. Потом меня пригласили откушать с отцом и сыновьями  (ими оказались молодые парни), а женщины прислуживали.

В ту ночь я спал спокойно, а наутро спровадили меня любезные хозяева, дав еды на дорогу и сказав, что Рашка в десяти километрах, куда я и прибыл далеко за полдень. Кстати, приютившие меня люди действительно оказались албанцами. Пользуюсь отступлением, чтобы сказать пару слов об этом народе.

Почти на всех угольных и прочих рудниках ночными сторожами всегда были албанцы, самые верные и неподкупные. Воинственный народ. Им выдавали винтовки 22 калибра, которые они берегли как зеницу ока. Будучи подростком, я дружил с ними, чтобы иметь возможность подержать в руках винтовку. Признаюсь, видно, слабость моя к оружию от киргизской крови во мне.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Так вот, они рассказывали мне о своем народе, об обычаях, о вере. От них научился здороваться: «Селям алейкум», и отвечать: «Алейкум селям», и с почтением произносить: «Аллах акбар». Выучил у них слова: «шайтан», «садыкий», «кунак», «ханум» (Черт, друг (арабск.), друг (турецк.), уважаемая женщина) и т.д. Но самое главное: обидеть мать грязными словами грозило смертью. Если арнаут скажет: «Беса» (честное слово), то расшибется, но исполнит. Месть, вражда между семействами годами, око за око. За убитого своего, если сейчас не могут отомстить, ждут годами и не забывают.

Но есть интересный обычай: если мой противник, убегая от своих врагов, пришел в мой дом, то он гость мой и будет напоен и накормлен. И я буду сражаться вместе с ним против его врагов. Но как только он выйдет из моего дома, я буду его ждать за первой скалой с винтовкой в руке. Месть сладка!

Язык до Киева доведет. Так и я, расспрашивая, нашел улицу, где жила мама с братом, нашел дом и заявился к ним к обоюдной радости. Рассказав о судьбе папы, я уговорил мать ехать в Белград, где больше шансов на жизнь и труд, где много знакомых и родные нам Павлюки. Решившись, продали кое-что, раздали ненужное и, захватив пару набитых чемоданов, выехали из Рашки поездом, а вскоре очутились в Белграде на Карабурме, у своих родных Павлюков. Крестная и дядя Витя обнимали меня и, целуя, называли молодцом за то, что вызволил одинокую мать и братишку. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

1-я Юнкерская рота в походе. Впереди слева направо: п/полк. М.Т.Гордеев-Зарецкий, п/полк. А.П.Троицкий, корнет В.В. де Боде-ст. Все чины в югославянской форме, 1941 г. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

После разгрома Югославии немецкими войсками положение русских заметно ухудшилось благодаря нарочно пущенному слуху, что мы являемся опорой германской колонны в Югославии. Из-за этого мнения немало русских поплатились головой в течение короткой войны.

За точность слухов никто не ручался, но они упорно шли, и это заставило многих держать свой язык за зубами. И во время оккупации это мнение продолжало бытовать, но уже не в такой мере.

Материальное положение также сразу резко ухудшилось. Сократились штаты государственных служащих, уволено было значительное количество людей, и, конечно, большинство уволенных были русскими. Не могу ничего сказать против принятой меры, ибо многие из числа сербской интеллигенции остались без работы. В этом мне лично пришлось убедиться во время работ на Савской пристани: половину рабочих представляла исключительно интеллигенция – чиновники, инженеры, геометры, студенты и скрывающиеся офицеры сербских войск.

Как всегда после войны начались бедствия, нехватка продуктов, лекарств, обуви, одежды и т.д. Началось жалкое существование, жизнь впроголодь, спекуляция, грабежи и разбой на дорогах. Появившиеся партизаны прерывали пути сообщений и в свою очередь занимались разбоем и насилием. И именно это заставило многих бросить дома и имения и искать защиты в больших городах. Особенно стремились в Белград, где еще можно было чувствовать себя в безопасности.

         Брат на велосипеде развозил по домам молоко из моло­чной. И так всё шло, пока не вспыхнула война Германии против Советского Союза.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Всколыхнулись ряды русской эмиграции. Появился неожиданно незнакомый полковник Семинский (про него говорили тайком, что он был связан с гестапо). Сей муж состоял в связи с германским командованием и вербовал желающих и добровольцев, которых забрасывали за линию фронта на советскую сторону для сабо­тажа и подпольной работы.

Пошла волна желающих идти в Россию. Сотни людей записывались в очередь отсылаемых. Но дело, слава Богу, вскоре рухнуло. По рассказам тех немногих, кто имел счастье прорваться через фронт назад, это была отправка на убой. Забрасывали их без нужной подготовки, без знания советской жизни. Некоторых ловили на покупке спичек, когда они интересовались ценой. Мелочь, но какая! Советский гражданин знал, почём спички, и не спрашивал. Само немецкое командование прекратило вербовку.

Тем временем множество коммунистически настроенных сербов ушли в леса и создали свою республику, организовали отряды и начали нападать на немцев. А с другой стороны националистически настроенные сербы вступали в отряды четников, которые сражались против немцев и против партизан. Озлобленные коммунисты нападали на русские семьи в провинции, зная, что они против коммунизма. За короткое время более трёхсот человек было убито партизанами. Это зас­тавило русских бросать всё и уходить в большие города, особенно в Белград. Леса и далёкие села кишели бандами, как партизанскими, так и четниками. (Четники – от слова «чета» (рота). Сербские националистические вооружённые формирования под командованием генерала Дражи Михайловича).

А генерал Скородумов продолжал неустанно ходить по командующим немецкими штабами, предлагая создать отряд ярых антикоммунистов из русской эмиграции. Идея его имела успех, немцы согласились. Было воззвание генерала Скородумова к русским людям. Он призывал вторично начать борьбу против коммунизма после двадцатилетнего изгнания. В день святого Александра Невского, 12 сентября 1941 года, был создан Русский Корпус на Балканах. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Формирование Русского Корпуса. Внизу спиной ген. В.Э.Зборовский, справа в профиль войск. старшина К.И.Щербаков. Все чины в югославянской форме, Топчидер, 1941 г. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Вот этот знаменитый Приказ №1 генерала М.Ф. Скородумова.

ПРИКАЗ ОТДЕЛЬНОМУ РУССКОМУ КОРПУСУ

Белград                                           №1                       12 сентября 1941

Сегодня, в день Св. Благоверного Князя Александра Невского, Покровителя многострадальной Земли Российской, исполнились заветные желания русских людей начать службу своей Родине в Русской Армии.

12 сего сентября мною получено распоряжение германского командования за № 1 с согласия сербских властей о призыве русской эмиграции в Сербии для формирования Отдельного Русского Корпуса.

Командиром Русского Корпуса назначен я.

§ 1.

На основании вышеизложенного объявляю набор всех военнообязанных в возрасте от 18 до 55 лет.

В первую очередь подлежат набору лица, проживающие в Белграде  и его окрестностях. О дальнейших наборах будет указано дополнительно.

§ 2.

Военнообязанные, подлежащие призыву, обязаны явиться к 9 час. утра в Топчидерские гвардейские казармы:

18 сентября – пехота и кавалерия.

19 сентября – артиллерия и лица, не служившие в армии (молодёжь до 18 лет).

20 сентября – казаки всех войск.

21 сентября – технические войска и авиация.

§ 3.

Охраняя личные интересы каждого эмигранта, я разрешаю явиться в первую очередь всем желающим и свободным.

§ 4.

Все, кто по какой-либо причине не может прибыть на сборный пункт для зачисления в ряды Корпуса, обязаны зарегистрироваться в дни и в порядке, указанном в §2, в Русском Доме (Сокольня), указав причины.

§ 5.

Начальнику военно-санитарной части образовать пять врачебных комиссий для освидетельствования призываемых.

§ 6.

Всем, прибывающим в гвардейские казармы, взять с собой на первое время две смены белья, постельные и умывальные принадлежности, нож, ложку и кружку.

§ 7.

Все поступившие в Корпус удовлетворятся всеми видами довольствия по нормам германской армии.

§ 8.

Ставки для обеспечения семей будут объявлены дополнительно.

Призываю г.г. офицеров, унтер-офицеров, урядников, солдат и казаков к выполнению своего долга, ибо ныне открывается новая страница Русской истории. От нас зависит, что будет записано на этой странице. Если возродится Русская армия, то возродится и Россия.

С Божией помощью, при общем единодушии и выполнив свой долг в отношении приютившей нас страны, я приведу вас в Россию.

Командир Отдельного Русского Корпуса Генерал-майор Скородумов

Начальник Штаба Ген. Штаба генерал-майор Штейфон

 

Это официально, а неофициально за три дня до создания Корпуса из группы молодёжи полковника Гордеева-Зарецкого был выделен караульный взвод для охраны Топчидерских казарм. Казармы эти являлись местом сбора добровольцев, желающих поступить в Корпус. Нас было восемнадцать юношей под начальством Владимира Гранитова ( В.В. Гранитов, в 1941 г. подпоручик, в феврале 1945-го лейтенант, адъютант 1-го батальона 4-го полка).   

[Павел Стрелянов /К/]

Юнкерский караульный взвод. Перед строем подпоручик В.В.Гранитов. Сентябрь 1941 г. 

 

[Павел Стрелянов /К/]

КАРАУЛЬНЫЙ ВЗВОД. Начальник Владимир Гранитов

1. Бабушкин Владимир

2. Жеромский Геннадий

3. Игнатьев Игорь

4. Кашкаров Владимир

5. Копанев Игнатий

6. Лагус Валентин

7. Мартыненко Владимир

8. Миролюбов Владимир

9. Мистулов Эльмурза

10. Мономахов Пётр

11. Назимов Георгий

12. Назимов Николай

13. Пиноцци Иван

14. Плескачёв Олег

15. Плескачёв Георгий

16. Секанов Николай

17. Тархан-Муравов Борис

18. Шеффер Георгий

Накинув плащи на наши гимнастерки, мы шли домой с тревогой в сердце: вызвались на дело, а с матерью не посоветовались и не предупредили. Стыдно стало и мерзко на душе, но что ж поделать, мы шли к ней с повинной, повесив головы. Сняв плащи в коридоре, предстали перед мамой. Она, в восторге от нашего вида, рассыпалась в похвалах и просила то одного, то другого: «А ну-ка повернись, дай посмотреть!! Повернись, да не туда! Ко мне боком!» Особенно крутила Юрку, Юрке форма очень шла, красив был парень! И как горько она была поражена, когда мы оба, упав на колени перед ней, просили ее благословения идти на рать.

Были слезы, попытки отговорить нас, но, увидев, что все усилия тщетны и наше стремление непреклонно, она, прижав нас к себе, благословила: «Да благословит вас Господь и Матерь Божья на этот путь и даст вам сил и сохранит вас! Идите! Отец ваш за Родину боролся, боритесь и вы!!»

Как тяжело было ей, я могу понять сейчас, после стольких лет, уже сам, будучи отцом. Остаться одной, без сыновей, чувствовать себя одинокой в мире. Жестока молодость, идущая напролом и жертвующая материнской любовью.

Весь день 11 сентября мы провели у матери, ухаживая за ней, прошел он у нас в торжественной обстановке, и все это было мило и дорого тогда, а сейчас так далеко.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Пустой, холодный, пропахший застоявшимся табачным дымом, встретил нас в пять часов утра зал Русского Дома, место сбора юнкерского взвода. Единственный человек в полутемном углу зала сидел и наблюдал за нами. В пальто и шляпе он не привлекал нашего внимания, мы решили, что это ночной сторож.

Все в сборе. Назначенный нашим начальником Владимир Гранитов, глядя на часы, заявил громко: «Подождем еще пять минут полковника», на что из угла усталый голос сказал: «Я здесь!» – и сидящая в углу фигура выпрямилась и двинулась к нам. Как потом узнали, просидел он одиноко всю ночь, обуреваемый мыслями о будущем, забыв о доме и семье.

Полковник дал нам инструкции, рассказав о нашей задаче охраны казарм, о нашем поведении (не ударить лицом в грязь перед немцами!), о приеме первых поступающих и о поддержании связи с ним через дежур­ных велосипедистов или мотористов из Русского Дома.

К восьми часам дамский комитет накормил нас, а к девяти прибыл генерал Скородумов, осмотрел наш строй, подбодрил нас своей речью, приказал подняться на террасу, где нас ожидал фотограф. Было сделано несколько снимков, после чего мы, надев кто пальто, кто плащ, двинулись с полковником Гордеевым-Зарецким в казармы. Трамвай довез нас до казарм, где в строю у ворот мы стали ждать появления дежурного офицера караула.

Мы с братом имели честь быть в первой единице Русского Корпуса.

 

[Павел Стрелянов /К/]

По стопам отцов

Лежу, не спится мне. Пред взором

парад давно минувших дней.

Бои, походы и тени друзей

вдали с улыбкой мне кивают.

Все спят, лишь я один

Огонь лампадки наблюдаю

И воспоминаниями полна

Моя седая голова.

О. П.

Со снисходительной улыбкой лейтенант, караульный начальник, оглядев нашу группу, обратился с вопросом к нашему полковнику. Тот, кивнув, окликнул: «Пиноцци!» − и Ваня, выскочив из строя, в стойке смирно, защебетал по-немецки лейтенанту, переводя речь нашего полковника. Лейтенант, выслушав, гаркнул в сторону и, как из-под земли, вырос перед ним лихой фельдфебель. (Все фельдфебеля лихие, и в свое время и я был таковым).

Очевидно, лейтенант был уже уведомлен о нашем прибытии и, откозыряв Гордееву-Зарецкому, удалился, предоставив нас фельдфебелю. Тот, проводив нас до казарм и переговорив с полковником Гордеевым-Зарецким и Гранитовым через Пиноцци, исчез, как в воду канул. Все было подготовлено к нашему приходу. Выбрав свободную казарму, разместились все в большой комнате. Уселись на кроватях по обе стороны и стали ждать.

Вскоре прибыл грузовик, и шустрые немецкие солдаты начали нам выгружать матрацы, одеяла, подушки, простыни, котелки, ложки, вилки, кружки и хлебные сумки и, свалив все в одну кучу, разбирайте, мол, сами, исчезли.

Только мы успели разобраться, постелить и раздать каждому что полагается, как в 12 часов дня появился эффектный фельдфебель и через Пиноцци пере­дал, что нам нужно идти за обедом, сообщив при том, что мы приписаны к ротной немецкой кухне и в положенное время должны являться за пищей. Стремглав летели четыре человека в направлении кухни, нюхом чуя ее расположение.

Через 20 минут появились груженые, как мулы. Обед был превосходный: густой обильный суп, второе с колоссальным количеством гарнира. Уплели все быстро и без остатка, и видно было, что суровая жизнь подтянула наши животы. Был нам выдан немцами и холодный ужин: хлеб, колбаса, масло, сыр и сало, так что у нас с голодухи глаза разбежа­лись. После обеда решили отдохнуть, даже поручик Гранитов, чья энергия и подвижность нам всем была известна, скромно заявил, что он двигаться не способен, и все, как сговорившись, дотащились до кроватей и завалились спать.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Юнкера караульного взвода на Баннице, в Белграде. Сидят, слева направо: Николай Назимов, Владимир Мартыненко и Иван Пиноцци. Стоят, слева направо: Игнатий Копанев 5-й, Владимир Бабушкин, в центре двое незапомнившиеся, Юрий Плескачев, (на заднем плане), Олег Плескачев. В руках чешские «Зброевки».

 

[Павел Стрелянов /К/]

Отдохнув, вышли, занялись гимнастикой, строем и остаток времени посвятили тактике и уставу. Ужинали с не меньшим аппетитом, таких продуктов давным-давно не ели. Час спустя построились в коридоре, была сделана перекличка, хотя она не была нужна, но соблюли порядок жизни. Пропели молитву и спустя неко­торое время пошли спать, хоть и не хотелось. Спали, думаю я, все хорошо, лично я так крепко спал, что брат Юрка едва меня растолкал утром при подъеме.

Сразу началась будничная казарменная жизнь, привычная кадетам и незнакомая нам, гимназистам: бег, гимнастика, умывание, молитва и завтрак, который в свою очередь не был скудным. Начались занятия, сперва устные, по тактике, уставам, истории, а затем, выйдя и построившись, мы отправились на площадь. Обучение и поодиночке, и целым взводом, боевые порядки шли один за другим. Под командой поручика Гранитова все шло быстро и хорошо, ибо все старались, выказывая живой интерес к этому.

Проходили практику командования: каждый по очереди выходил перед строем и командовал, но вскоре нас, гимназистов, забра­ковали, и я, брат, Тархан-Муравов и еще несколько гимназистов под командой Эльмурзы Мистулова (кадета) проходили подход с рапортом, печатая с носка. Командовали хором иль поодиночке, учились, не было у нас практики. В отношении строя и команд строевых мы сильно уступали кадетам, которые прошли шести- или восьмилетний стаж в кадетском корпусе в Белой Церкви. Но мы быстро это усвоили, глотки были здоровые и крикливые. Помню, как я краснел, когда у меня не выходило с рапортом: я зарапортовался, и Мистулов с грозным видом начальника, но едва сдерживая улыбку, обрезал: «Отставить!» − и я, разочарованный, брал под козырек, разворачивался кругом и отходил, чтобы снова подходить с рапортом. Но это все быстро усвоилось, ибо все мы выказывали любовь к военной службе.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Кадеты 1-го Русского КК в Б.Церкви  

 

[Павел Стрелянов /К/]

На второй день обед был еще обильнее, чем накануне, мы очень удивились такому количеству, но славно постояли за русское имя, и все исчезло в наших желудках. Вечером − то же самое, на следующий день порции стали еще больше. Но одолеть уже не смогли, как ни старались, и пришлось обратиться к повару, чтобы давал меньше. Оказывается, добряк повар, пони­мая нас, молодых, все-таки был удивлен, увидев в первый день, что мы все съели. Решив, что нам не хватило, положил на следующий день еще больше, и каково было его изумление, когда принесли назад пустую посуду.

И он еще добавил. Но тут русские желудки не выдержали и запросили «пардону». Сколько было смеху при выяснении этого! Присутствующий немецкий офицер истекал слезами со смеху.

На третий день появился неожиданно генерал Скородумов в сопровождении полковника Гордеева-Зарецкого и толстого невысокого человека, как оказалось позднее, нашего будущего главного интенданта Глаголева, и еще двух личностей, о которых мы ничего не знали, и вот до сих пор я о них ничего не ведаю.

Вскочили по команде «смирно» и дружно ответили на приветствие. Генерал Скородумов улыбнулся и похвалил. Так же дружно рявкнули в ответ. Полковник Гордеев-Зарецкий сиял от удовольствия, слушая нас, и видно было, что его старания не пропали даром. Но еще больше ему пришлось по душе, хотя он и хотел это скрыть, когда генерал Скородумов обратился к нему с вопросом: «Это все из вашего кадра?!» И, получив утвердительный ответ, сказал: «Моло­дцы! Никак не ожидал, что они такие подтянутые!» Начались расспросы о нашей жизни, занятиях, о еде. Минут через пять-десять появился немецкий офицер и в нашем присутствии начал с Глаголевым разговор о нашем будущем обмундировании и снаряжении.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Вскоре генерал Скородумов в сопровождении одного из присутствующих удалился, а полковник Гордеев-Зарецкий с Глаголевым и другим господином остались пообедать с нами. Хвалили пищу, удивляясь ее количеству и качеству. Уходя, благодарили за хороший обед, хотя наш будущий интендант не забыл захватить с собой остатки хлеба.

Через два дня поступил приказ занять наши казармы, ибо занимавшие их немецкие части были направлены дальше на юг. К вечеру того же дня полу­чили 10 винтовок и 100 штук патронов, и тогда же прибыла невеселая новость: генерал Скородумов арестован, и командиром нашего будущего Кор­пуса является генерал Штейфон. Как-то проскочило незаметно сие событие для наших буйных головушек, померкло оно на фоне получения винтовок. Какая радость! Первое оружие! Встань весь мир вверх ногами, это не потревожило бы нас. Гладили и осматривали винтовки, прикладывались тайком от Гранитова, − в комнатах не разрешалось орудовать ими или заря­жать. Заряжали на дворе найденными в пустых казармах учебными патронами.

Все рвались первыми встать на пост. Время было распределено по часам, назначены юнкера, которые будут нести службу, винтовки в стойках.

И началась караульная служба для шести человек. Спали не раздеваясь, при поясах, устав соблюдался, дежурные бодрствовали. Много было споров между собой, когда некоторые говорили, что не могут спать одетыми, и вмешатель­ство поручика Гранитова это прекратило.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Взвод 1-й Юнкерской роты. На правом фланге п/поручик В.Гранитов 

 

[Павел Стрелянов /К/]

Какими мы были наивными в те времена и не знали, и знать не могли, что через пару месяцев спать раздетым будет роскошью. Я с братом должен был стоять с полуночи до 2 часов утра и от волнения уснуть не мог. И вот наступил момент, когда в пальто, подпоясанные, с винтовками, мы с братом вышли на пост. Вид у нас, наверное, был очень комичный, но серьезность момента все сглаживала.

На посту время быстро летело, ухо чутко ловило каждый шорох, фантазия рисовала крадущихся врагов, и мы бодро кричали: «Стой! Кто идет?!», хотя знали по звуку шагов, что идет поручик Гранитов. Днем постов не несли, на время занятий оставляли дежурных, уходя на пло­щадь.

Восемнадцатого сентября утром сообщили нам, что прибудет Штейфон для осмотра казарм и записывания первых добровольцев. Сейчас же назначили дневной караул в составе 1-6. Начальником караула был Мистулов. Первым на посту стоял я. Поручик Гранитов наказал мне непременно приветствовать генерала Штейфона. Обычное «слушаюсь» было моим ответом. Но что же делать, я генерала Штейфона ни разу в жизни не видел, и воображение рисовало мне бравого высокого господина с усами.

Образ генерала Скородумова помог создать картину: высокий, стройный, бравого вида и с седыми волосами. Около половины одиннадцатого дня появилась группа: впереди шествовал маленький человек, позади шли остальные. Увидев в группе одного здорового дядю с усами, у которого, факт, был бравый вид, я щелкнул что было мочи каблуками и, вытянувшись в струнку, пожирал глазами началь­ство. Тот милостиво ответил, улыбнувшись. Как после я узнал, генерал Штейфон справился, кто стоял на посту, похвалил выправку, но пожелал, чтобы юнкера знали свое начальство. Что вполне понятно, но не с первого же раза, ибо у нас смертных на лбу звание не написано, да тем более, когда он в штатском.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Понемногу начали прибывать первые добровольцы разного возраста, но с первых же дней молодежи не было видно. Их организовывал в Русском Доме полковник Гордеев-Зарецкий. Меня очень удивило, что большинство добровольцев были одеты даже хуже среднего. Как мне потом объяснили, рано или позже их оденут в форму, и к чему кичиться. Пока получишь форму, на учениях и эту одежду сносишь.

Постепенно наплыв людей нарастал, и уже в первые дни к вечеру во многих комнатах казармы горел свет, громко звучала речь в коридорах, и часто слышался смех. И с каждым днем прибывало все больше и больше людей. Многие после записи просили сразу отпуск, чтобы устроить свои семейные дела, на две или три недели.

Вскоре прибыл полковник Гордеев-Зарецкий с молод­ежью, общее оживление сразу же возросло, большинство перезнакомилось с нами. Некоторые, встретившись, обнимались, было видно сразу, что друзья. Полковник наш расхаживал с довольным видом в своих собственных погонах, хранившихся долгие годы, и покручивал свой ус. Мы же, караульный взвод, ходили петухами, грудь вперед, нос в небо, да и как же иначе, мы уже с оружием, да при том уже семь дней здесь.

Впрочем, еще пару слов насчет тех людей, которые после записи сразу просились в отпуск. Правда, что многие были женаты, и устройство семейных дел было необходимо, но порой просили, по-моему, для того, чтобы со стороны посмот­реть, как будут разворачиваться события в продолжение этих двух-трех недель. Записаться, − чтобы не отстать, а в отпуск, − чтобы присмотреться. Им не верилось как-то поначалу в начавшееся дело, боялись влипнуть. Я их не осуждаю, осторожность всегда похвальна и не бывает излишней.

[Павел Стрелянов /К/]

Юнкерская и пехотные роты. На правом (для нас) фланге юнкеров п/полк. М.Т.Гордеев-Зарецкий 

 

[Павел Стрелянов /К/]

В то же самое время началась острая и сильная пропаганда против Корпуса. Что нас бросят Бог знает куда, что это пропащее дело, да и просто не стоит записываться, ибо плохо кормят, и т.д., и т.д. Нас, молодежь, это взорвало, а особенно когда узнали, что пропагандисты до того обнаглели, что уже останавливают добровольцев у ворот казарм и на той же трамвайной остановке.

Человек десять сразу же пере­оделись и отправились туда. Попросили их удалиться, и когда те, ругаясь, отказались, произошла короткая, но свирепая потасовка, после чего в течение всего форми­рования эти типы больше не осмеливались появляться. Урок короткий, но внушительный. Многие, может быть, скажут, что нехорошо так поступать, но так велик был подъем духа, что останавливать было нельзя.

Отвлекусь немного на тему поступления в корпус. Порядочное количество эмигрантов жили спокойно, не записываясь на протяжении лет, и записывались сломя голову в последние дни отступления, но это не был патриотизм, а шкурный интерес самого грязного пошиба. Простите, отвлекся.

[Павел Стрелянов /К/]

Поток желающих поступить в корпус превосходил все ожидания. Люди всё шли и шли. На скорую руку создавались роты, затем батальоны. Две недели спустя прибыла Л.-Гв. Кубанская казачья сотня во главе с генералом Зборовским. Все в форме, при шашках. Сердце распирало в груди от гордости при виде них.

А прибывающих становилось всё больше и больше. В октябре 1-й полк был уже полностью сформирован. Из молодёжи был создан трёхротный юнкерский батальон, 1-й батальон 1-го полка. Я и брат были в 1-й роте.

 

[Павел Стрелянов /К/]

Взвод Гвардейского Дивизиона